готовые прорвать кожу, утесы гранитных лбов — все говорило о снедающем души братьев злобном огне. В секунду, последовавшую за началом созерцания этих хищников, Гордо поднял руку и молча показал мне отставленный средний палец, а Гоча зарядил духовую трубку новым гороховым снарядом.
— Кори, не крутись по сторонам! — раздался у меня над ухом шепот мамы, и меня дернули за рукав. — Закрой глаза и молись! Так я и сделал. В следующий миг в мой череп вонзилась новая горошина. Пущенная умело и с близкого расстояния, горошина может причинить острую боль, крик от которой невозможно сдержать. В течение остатка молитвы я слышал, как позади меня Брэнлины крутились, перешептывались и хихикали, словно пара злобных троллей. Все оставшееся время моя голова служила им отличной мишенью. После молитвы исполнили еще один гимн. Были произнесены необходимые речи и сказано слово о всегда открытых дверях для путников. По кругу отправился поднос для пожертвований. Я положил на поднос доллар, специально врученный мне отцом для этой цели. Хор пел, сестры Гласс играли на пианино и органе. Позади меня хихикали Брэнлины. Потом преподобный Лавой еще раз взошел на свое место, чтобы исполнить пасхальный обряд, — и именно в этот момент мне на руку села оса. Рука лежала у меня на колене. Заметив осу, я не стал отдергивать руку, несмотря на то, что по моей спине, словно молния, пробежал страх. Добравшись до ложбинки между мизинцем и безымянным пальцем, оса устроилась там и замерла, часто подергивая своим черно-голубым брюшком, украшенным смертоносным жалом. Теперь позвольте рассказать вам кое-что об осах. Осы — это не то что пчелы. Пчелы, существа толстые и довольные своей судьбой, день-деньской перепархивают с цветка на цветок, безразличные к человеческой плоти. Дикие пчелы любопытнее пасечных и могут подлететь к вам, чтобы изучить, но, как правило, их поведение легко предсказуемо и от них нетрудно улизнуть. В отличие от пчел осы, в особенности черные осы — поджарые и проворные насекомые, похожие на летающий кинжал с крохотной головкой, — словно рождены для того, чтобы вонзать свое жало в смертную плоть, порождая вопли, сравнимые разве что с восторженными криками знатока вин, откупорившего покрытую столетней паутиной бутылку. За неосторожное поведение вблизи гнезда черных пчел можно поплатиться жутковатым ощущением, сопоставимым, по слухам, с зарядом мелкой дроби в спину и ягодицы. Я сам видел то, что сталось с лицом мальчика, напоровшегося на осиное гнездо, исследуя в середине лета заброшенный дом. Осы покусали его губы и щеки; лицо так распухло, что такую муку я не пожелал бы даже братьям Брэнлинам. Осы безумны; к ним нельзя приноровиться, они нападают без предупреждения, и в их повадках нет последовательности. Будь у них жало подлиннее, — они бы прокусывали вас насквозь. В необъяснимой слепой ярости, переполняющей их, осы почти равны братьям Брэнлинам. Если у дьявола и имеются на Земле родственники, то это не черные коты, не обезьяны или гладкокожие ящерицы; ими всегда были и остаются осы. В голову мне впилась очередная горошина. Боль была неожиданной и сильной, но мне уже было не до того — я следил за осой, обнюхивающей ложбинку между моим мизинцем и безымянным пальцем, слушал бешеный ритм своего сердца, чувствуя, как кожа покрывается отвратительными мурашками. Что-то пронеслось мимо моего лица, и, приподняв голову, я заметил вторую осу, которая сделала проверочный облет головы Демона и уселась прямо посреди ее рыжего пожара. Должно быть, Демон что-то почувствовала. Не зная, что за ужас устроился на ее голове, она подняла руку и смахнула осу, проделав это без малейшего вреда для себя. Сброшенная на пол оса снова поднялась в воздух. Судя по грозному жужжанию ее черных крыльев, она пребывала в последней степени ярости. Я решил, что Демону пришел конец, но оса, очевидно учуяв исходящие от рыжей девочки сродственные флюиды, внезапно изменила свои намерения и взмыла к потолку. Преподобный Лавой готовился к следующей молитве, традиционно посвященной распятому Христу, плачущей Деве Марии и камням, которые откатываются с пути праведников. Вслед за осой я поднял глаза к потолку церкви. Возле одного из медленно вращавшихся вентиляторов в потолке имелась маленькая дырочка размером не более четвертака. На моих глазах три осы одна за другой вылезли из этой дырки и деловито принялись опускаться, явно имея целью обследовать собрание прихожан внизу. Через несколько секунд из потолочной дырочки появились новые осы, принявшиеся с тихим гудением описывать круги во влажном воздухе, насыщенном испарениями от множества тел. За стенами церкви продолжал грохотать ливень. Стук дождевых капель порой почти заглушал то поднимавшиеся, то ниспадавшие рулады преподобного Лавоя. О чем говорил преподобный в те минуты, я не слышал — все мое внимание было поглощено осой, умастившейся между моими пальцами, и ее товарками, — проникавшими в церковь сквозь дырку в потолке. Все больше ос присоединялось к рою, собиравшемуся в душном пространстве наглухо запертой, осажденной ливнем церкви. Поначалу я пытался их считать. Восемь.., девять.., десять.., одиннадцать. Налетавшись, некоторые осы садились на неспешно вращавшиеся лопасти вентилятора и катались на них, словно на ярмарочной карусели. Внезапно сквозь крохотное потолочное отверстие протиснулся сразу целый черный шар ос размером не менее кулака. Двадцать.., двадцать одна.., двадцать две. Я бросил считать, добравшись до двадцати пяти. Должно быть, где-то на чердаке под крышей было осиное гнездо. Размером это гнездо было, наверное, не меньше футбольного мяча и висело в темноте, слабо пульсируя. Я сидел, завороженный зрелищем осиного вторжения, в точности как, наверное, стояла и не могла отвести глаз Дева Мария, которой путник на дороге демонстрировал свои израненные бока. В течение нескольких ударов сердца из черной точки в потолке выпорхнуло еще не менее дюжины ос. По всей вероятности, никто, кроме меня, ос не замечал; быть может, для собравшегося сообщества осы стали такими же невидимыми, какой была несколько минут назад Демон, когда добывала из носа свое лакомство. Следуя направляющим указаниям вентилятора, осы описывали наверху круг за кругом. Ос скопилось так много, что из них под потолком уже образовалось целое темное облако, словно бушевавшая за стенами гроза сумела-таки каким-то образом найти лазейку внутрь. Моей осе надоело сидеть на месте, и она поползла вперед. Когда очередная горошина впилась в мою шею там, где кончали расти волосы, я вздрогнул, но, глядя на осу во все глаза, сумел сохранить неподвижность. Добравшись до среднего сустава моего указательного пальца, оса остановилась. Осиное жало легло на мою кожу; прикосновение его крохотных зазубрин было сравнимо с ощущением от крупинок разбитого стекла. Преподобный Лавой достиг кульминации своей проповеди, его руки метались как мельничные колеса, его волосы уже сползли на лоб. Буря ломилась в закрытые окна, и дождь изо всех сил стремился превратить крышу в решето. Обстановка напоминала начало Судного дня, когда наступала пора присмотреть десяток сосен попрямее и начать созывать каждых тварей по паре. Всех, за исключением ос, подумал я; на этот раз мы исправим ошибку Ноя. Со смешанным чувством страха и острого любопытства я продолжал следить за осиным лазом в потолке. Я подумал, что Сатана наконец-то нашел способ проникнуть на пасхальное богослужение и вот он кружит над нашими головами, высматривая плоть себе в добычу. Потом произошло следующее. Воздев руки, преподобный Лавой проговорил своим хорошо поставленным громким баритоном проповедника: “И в это знаменательное утро, после ухода ночи тьмы, ангелы наконец спустились на землю и га.., а.., а.., кх! ..” Устремив руки вверх навстречу ангелам, он внезапно увидел их воочию, крохотных, жужжащих злыми черными крылышками. В тот же миг мама нежно накрыла ладонью мою руку с сидящей на ней осой и любовно сжала. Собравшиеся под потолком на свою пасху осы, видимо, решили, что церемония под руководством преподобного Лавоя слишком затянулась. Мама вскрикнула. Ответом ей был крик преподобного. Именно он и послужил сигналом для осиной атаки, которого те так долго дожидались. Черно-синее облако отвратительных насекомых, насчитывавшее в своих рядах до сотни жал, пало вниз подобно сети, брошенной на головы загнанных животных. Я услышал, как рядом со мной что было силы заорал ужаленный дедушка Джейберд: “Чер-р-рт! ” Бабушка Элис взяла высокую трепетную ноту вполне оперной чистоты. Несколько ос одновременно укусили мать Демона в шею, и та заголосила, как пароходная сирена. Демонин папочка заколотил в воздухе своими худыми ручищами. Сама Демон разразилась зловещим хохотом. Позади меня крякали от боли Брэнлины, забыв о своей трубке-плевалке. По всей церкви верующие, наряженные в пасхальные костюмы и платья, вскакивали с мест и принимались размахивать в воздухе руками, словно сражаясь с невидимыми бесами, одолевающими их из неизвестного измерения. Преподобный Лавой танцевал вокруг кафедры в пароксизме агонистических мучений, молотя своими костлявыми руками в воздухе с такой силой, словно вознамерился напрочь оторвать их от плеч. Хор по- прежнему пел в унисон, но с их уст срывались не слова очередного гимна, а крики боли от укусов зловредных ос, впивавшихся в щеки, подбородки и носы певчих. Воздух был полон темных вихрей, вращавшихся вокруг лиц и голов людей подобно черным терновым венцам.
— Пошли прочь! Прочь! — зашелся кто-то в крике.
— Бежим! — догадался кто-то сметливый у меня за спиной. Единство сестер Гласс разбилось, они мчались к боковым церковным выходам, их волосы были полны ос. Все до одного в церкви были на ногах.
