Она сжала руки в кулаки. Джемисон осматривался по сторонам, как будто ничего не замечая.
— А что вам известно о погоде? Вы же всю ночь не выходили отсюда?
Если бы вы выходили, мне это сразу же стало бы известно.
Он перевел взгляд на Ульбрихта.
— Как вы себя чувствуете, лейтенант?
— А разве у меня есть право выбора? — с улыбкой бросил Ульбрихт. — Чувствую себя довольно неплохо. Даже если б это было не так, я все равно бы пошел. А на нашу сестру, боцман, сердиться не надо. Она просто сквозь пальцы смотрит на эгоизм, заложенный во мне природой. Но я ведь тоже нахожусь на борту корабля.
Он с трудом поднялся с постели, с помощью Маккиннона и Джемисона стал натягивать одежду поверх пижамы. Сестра Моррисон наблюдала за всем происходящим с молчаливым неодобрением, которое в конечном итоге вылилось в постукивание кончиками пальцев по столу.
— Думаю, — наконец произнесла она, — что следовало бы сперва посоветоваться с доктором Сингхом.
Маккиннон медленно повернулся в ее сторону, окинул взглядом, и, когда он заговорил, голос его был таким же бесстрастным, как и его лицо.
— То, что вы думаете, сестра, не имеет никакого значения. Я предлагаю вам побеспокоить капитана Боуэна и спросить у него, имеет ли ваше мнение какое-либо значение.
— Капитан находится под действием сильных седативных препаратов.
Когда он придет в себя, я сообщу ему о вашей наглости.
— Наглости? — Маккиннон посмотрел на нее с полным безразличием. — Я думаю, от предпочтет наглость тупости — тупости человека, пытающего подвергнуть опасности не только «Сан-Андреас», но и всех, кто находится на его борту. Жаль, что на этом корабле нет наручников.
Она остолбенела, попыталась было ответить, а затем повернулась, когда в палату вошел взъерошенный, полусонный доктор Синклер. Он с удивлением уставился на спектакль, который разворачивался перед ним.
— Доктор Синклер! Слава богу' что вы пришли! — Она быстро рассказала ему о том, что происходит. — Вот они... собираются то ли определять путь по звездам, то ли заниматься навигацией или еще чем-то, и, несмотря на все мои протесты, они насильственно вытаскивают из постели и тащат на мостик или куда-то там еще тяжело больного человека...
— Я вижу, что происходит, — спокойно ответил Синклер. — Но если лейтенанта действительно насильственно тащат, то он что-то не очень сопротивляется, как вы считаете? И при самом богатом воображении вряд ли можно назвать его тяжело больным. Но вашу тревогу, сестра, я понимаю. Он должен быть под постоянным медицинским наблюдением.
— Вот и я так говорю. Спасибо вам, доктор. — Сестра Моррисон даже позволила себе выдавить из себя улыбку. — Ну что ж, больному придется опять лечь в постель.
— Ну, это не обязательно. Пожалуйста, мне пальто с капюшоном, пару теплых башмаков и сумку с инструментами. Я пойду с ними. Таким образом, лейтенант будет все время под постоянным медицинским контролем.
Даже при помощи трех человек лейтенанту Ульбрихту понадобилось вдвое больше времени, чем можно было бы ожидать, чтобы добраться до капитанской каюты. Едва он оказался в ней, как тяжело опустился на стул позади стола.
— Огромное вам спасибо, господа. — Он был очень бледен, быстро и прерывисто дышал. — Простите меня. Похоже, я еще не настолько хорошо поправился, как полагал.
— Чепуха, — отрывисто бросил доктор Синклер. — Вы прекрасно поправились, просто на вас действует английская кровь, которую мы вынуждены были влить вам сегодня утром, вот и все. — Он стал копаться в запасах капитана Боуэна. — Лучшая шотландская кровь. Эффект гарантирую. Ульбрихт едва заметно улыбнулся.
— Там ничего такого не найдется, чтобы поры открылись?
— Ну, не так уж долго были вы на открытом воздухе, чтобы норы ваши успели закрыться.
На мостике Маккиннон надел на Ульбрихта защитные очки, укутав его голову шарфом так, чтобы ни одного открытого места не осталось. Когда он закончил, лейтенант Ульбрихт уже не способен был чувствовать погоду: его голову защищали две вязаные шапочки, а также капюшон куртки, перевязанный тесемкой.
Маккиннон вышел на палубу по правому борту, повесил лампу на брезентовый ветролом, затем вновь вернулся на мостик, взял в одну руку секстант, правой рукой схватил Ульбрихта и осторожно вывел его на палубу. Хотя боцман предупреждал его, и отчасти он сам успел почувствовать, лейтенант совершенно не ожидал такой силы и мощи от ветра, что ударил в него, как только он оказался на палубе. Его ослабевшие конечности явно были не готовы к этому. Он сделал всего два маленьких шага вперед и вынужден был схватиться за верхушку ветролома.
Он наверняка бы упал, если бы Маккиннон не поддержал его. Если бы в руках лейтенанта был секстант, он, вне всякого сомнения, уронил бы его.
С помощью Маккиннона, поддерживающего его за руку, Ульбрихт определил местоположение судна по звездам в южном, западном и северном секторах неба, с трудом нацарапав результаты. Первые координаты — в южном и западном направлениях — определились быстро и просто; в третьем же — северном — потребовали большей затраты времени и усилий, так как Ульбрихту постоянно приходилось очищать секстант и свои защитные очки от налипавшего снега. Когда он закончил, он вернул секстант Маккиннону, облокотился локтями на край борта и в оцепенении уставился в сторону кормовой части, временами механически протирая очки рукой. После примерно двадцати секунд такого оцепенения Маккиннон схватил его за здоровую руку и в буквальном смысле втащил на мостик, хлопнув за собою дверью. Протянув секстант Джемисону, он быстро снял с Ульбрихта капюшон, вязаные шапочки и очки.
— Вы уж извините меня, лейтенант, но всему свое время, в том числе и грезам наяву или же высматриванию, что у нас там находится по борту.
— Труба. — Ульбрихт явно был несколько поражен. — Что случилось с ней?
— Она свалилась.
— Понимаю. Свалилась. Вы что же, хотите сказать, что... я...
— Прекрасная работа, — философски заметил Джемисон и протянул стакан Ульбрихту. — Зато, чтобы ваши расчеты были точными.
— Благодарю вас, — качая головой, произнес Ульбрихт. — Да, за мои расчеты.
Несмотря на то, что он был слаб и его трясло от холода, а температура на мостике была уже пятьдесят пять градусов по Фаренгейту, Ульбрихт, как штурман, прекрасно знал, что ему надо делать. Определив маршрут по звездам, он уже мог не беспокоиться относительно капризов девиации и вариации. Имея морскую карту, измерительные циркули, параллельные линейки, карандаши и хронометр, он закончил свои расчеты за удивительно короткое время и, сверившись с навигационными таблицами, поставил на карте небольшой крестик.
— Мы находимся вот здесь. Или почти здесь. 68.05 градуса северной широты и 7.20 градуса восточной долготы. К западу от Лофотенских островов. Курс — 218. Могу ли я поинтересоваться, куда мы направляемся?
Джемисон улыбнулся.
— Откровенно говоря, лейтенант Ульбрихт, от вас будет мало толку, если вы не будете этого знать. Мы следуем в Абердин.
— Ах, вот как! Абердин! Там, кажется, находится знаменитая тюрьма, если я не ошибаюсь. По- моему, называется она «Петерхед». Интересно, какие там камеры.
— Это тюрьма для гражданских лиц, для лиц, не поддающихся перевоспитанию. Я очень сомневаюсь, что вас направят туда. Или в какую-нибудь другую тюрьму. — Джемисон посмотрел на него с любопытством. — А откуда вы узнали о «Петерхеде»?
— Я хорошо знаю Шотландию, а Англию даже лучше. — Большего Ульбрихт объяснять не стал. — Итак, Абердин. Нам следует идти этим курсом, пока мы не достигнем широты Тронхейма, затем повернуть
