на меня так же внимательно и так же глубокомысленно, как смотрите на этот мясной пирог, то вы бы увидали в моем сердце ваше собственное изображение». Через месяц мы были мужем и женой. И какими обедами стали меня кормить, О’Донагю, если бы вы знали! Я вас непременно угощу, если вы не постесняетесь заглянуть как-нибудь в нашу лавочку. Квартира у нас, скажу не хвастаясь, очень комфортабельная.
— По-моему, Мэк-Шэн, вы сделали очень умно: у вас теперь жена, которая сама добывает деньги, а не только умеет их проживать, как другие жены.
— И к тому же, О’Донагю, я получил гораздо более того, на что рассчитывал, тогда как обыкновенно бывает наоборот. У ней, кроме столовой, оказалось очень много денег, и с каждым годом их накапливается все больше и больше.
— И эти деньги, разумеется, поступили в ваше полное распоряжение?
— Нет, О’Донагю, я сам этого не захотел. Я не желал, чтобы она подумала, будто я женюсь только из-за денег. После свадьбы я стал просто откладывать всю свою пенсию, потому что теперь квартира и стол были у меня даровые. С неделю ждала она, когда же я заговорю об ее средствах, но я не заговаривал. Тогда она сама объявила мне, что у нее отложено 17 000 фунтов процентными бумагами, и что столовая дает ей 1000 фунтов в год чистой прибыли. Я сказал, что очень за нее рад, и сделал вид, что мне очень хочется спать. Вообще я постарался выказать полное равнодушие к ее богатству. Это ей не понравилось, и она сама предложили мне взять у нее денег, сколько мне нужно. Я ответил, что с меня вполне довольно моих. Сегодня утром я ей сказал, что в Лондон приехал мой товарищ-офицер, которому я давно должен, и что нужно бы отдать ему этот долг. Тогда она сунула мне в руку толстую пачку банковых билетов и была очень огорчена, когда узнала, что нужно всего только 20 фунтов . Я поступаю так, О’Донагю, из принципа. Раз она зарабатывает деньги, так она же пусть ими и распоряжается — и так останется до тех пор, покуда мы будем с ней добрыми друзьями. Даю вам честное слово, что я люблю ее так, как не думал, что буду любить какую-нибудь женщину. Она добра, нежна и кротка, совсем как ангел, хотя наружность у нее далеко не ангельская. Что же делать, на этом свете всего не совместишь! Скажите, О’Донагю, что вы думаете о моей женитьбе?
— Вы должны непременно представить меня вашей супруге, Мэк-Шэн.
— С удовольствием. Фигурой моя жена напоминает мясную тушу, но зато сердце у нее — сама красота, а пирог с мясом она делает так, что вы себе все пальчики оближете, когда попробуете.
ГЛАВА XI. Откровенность за откровенность и добро за добро
— Теперь, О’Донагю, если вам еще не надоело сидеть со мной, расскажите мне про себя, как вы поживали сами после того, как мы расстались.
— Извольте, дорогой товарищ, я расскажу вам все, но только интересных приключений у меня не было никаких. Я был в Бате, в Чельтенгаме, в Харрогэте, в Брайтоне и сталкивался с самыми разнообразными людьми. Встречал много хорошеньких девушек, но эти хорошенькие девушки были, как и я же, почти все без единого грошика, а барышни с приданым были или слишком уж некрасивы или просто мне не нравились. Раза два или три я сватался и получал отказ, раз семь или восемь имел случай жениться, но не захотел сам. Всякий раз меня удерживал образ одного ангела, которого я лишился навсегда. За все время я встретил только одну особу, которая, я знаю, могла бы заслонить от меня этот образ, заменить мне его до известной степени, но я боюсь, что и эта особа тоже для меня навсегда утрачена. Я решил, что я женюсь на деньгах, только на одних деньгах, но буду своей жене хорошим мужем и никогда не дам ей заметить, что я женился на ней из расчета. И уж дешево я себя не продам.
— Отлично, мой дорогой. Вы мужчина на редкость красивый и легко можете прельстить собой какую-нибудь богатую вдовушку. Но скажите, О’Донагю, если это не секрет: кто та особа, которая, видимо, сделала на вас сильное впечатление, так что вы ее до сих пор не забыли?
— Я с ней встретился в Комберлэндских озерах и, будучи знаком кое с кем из ее кружка, получил приглашение присоединиться к их компании. В ее обществе я провел дней десять в Уайндермере, Эмбельсайде, Дервентватере и других местах. Она была титулованная иностранка.
— Вот даже как!
— Кроме того, я узнал потом, что у нее огромные земли в Польше. Она была очень красива, очень умна и образована, говорила по-английски и на многих других языках. Лет ей было — года двадцать два или двадцать три, вот так.
— Могу я спросить, как ее звали?
— Княжна Чарторинская.
— Так вы княжну себе подцепили? И что же — ухаживали за ней, добивались ее любви?
— Разве княжна не такая же женщина, и разве я не ирландец? Раз я бы полюбил женщину, то будь она хоть самим римским папой — а ведь была же, пишут, римским папой женщина под именем Иоанна какого-то там — я сумел бы ее добыть. Да, я за ней ухаживал и, ухаживая, влюбился настолько серьезно, что не забуду ее, проживи я хоть тысячу лет. Я буду всегда ее помнить с моей бедной Джюдитой. После Джюдиты я думал, что уже не полюблю больше никого, что у меня сердце зачерствело, как у ростовщика, но, оказывается, ошибся.
— Скажите, а она как? Платила вам взаимностью?
— Она была ко мне неравнодушна, это я могу сказать без хвастовства. Перед нашим расставаньем я провел с ней наедине минут пять и сказал ей, что мне очень тяжело с ней прощаться. И тут я, кажется, в первый раз в жизни был искренен, голос у меня прерывался и был едва слышен. Она, должно быть, прочла на моем лице искреннее чувство и ответила: «Если вы правду говорите, то мы, значит, увидимся будущей зимой в Петербурге. До свиданья, я буду вас ждать».
— Эти слова много значат — во всяком случае.
— Я пробормотал, что непременно так сделаю, если будет можно, а сам тут же почувствовал, что этому никогда не бывать, потому что мне просто не на что будет поехать в Петербург. Другое дело, будь у меня средства, — о, для свиданья с ней я поехал бы не только в Петербург, а хоть на край света.
— Прескверное ваше положение, О’Донагю. Впрочем, на свете почти всегда так бывает. Я замечал, хотя был мальчиком, что самые лучшие и спелые яблоки висят обыкновенно над забором выше всех, так что их не достанешь. Могу ли я зайти за вами завтра, чтобы представить вас моей жене, мистрис Мэк-Шэн?
— Я буду очень счастлив представиться вашей доброй супруге, милый Мэк-Шэн. До свиданья, будьте здоровы и счастливы. Погодите, я позвоню моего маленького лакейчика, он вас выпустит.
— Славный он у вас мальчик, О’Донагю: такой проворный, ловкий, смотрит соколом. Где вы его добыли?
— В Сент-Джемском парке.
— Гм! Несколько странное место для найма прислуги.
— Вы помните Рошбрука у меня в роте?
— Как не помнить! Это был ваш лучший солдат. Заведовал продовольствием. Фуражир был замечательный!
— Так это его сын.
— А, пожалуй, он и похож на отца, только у него приятнее лицо.
О’Донагю рассказал майору, как он встретился с Джо, и друзья расстались.
На следующий день, почти в такой же час, Мэк-Шэн пришел опять навестить друга и застал его уже одетым, чтобы идти вместе с ним к майору в дом.
— Погодите, О’Донагю, не торопитесь так познакомиться с мистрис Мэк-Шэн. Я сперва расскажу про нее одну вещь, вследствие которой она произведет на вас при первом свидании более благоприятное впечатление, чем обыкновенно. Присядьте и погодите надевать перчатки. Я передам вам наш вчерашний с ней разговор перед самым сном, когда мы оба уже готовились перейти в объятия Морфея. Не стану пересказывать ее вопросы о вас, мои ответы — скажу только, что я о вас наговорил кучу хорошего. В конце концов она заметила, что с вашей стороны было большой любезностью дать мне взаймы денег, и что она за
