мгновение ей казалось, что она в чем-то совершенно уверена, то в следующее она уже в этом сомневалась.
– Этим все и объясняется, – сказал он. – Маргаритка – это миниатюрное выражение идеальной демократии, следовательно, это самый совершенный из цветков и в этом-то его прелесть.
– Нет, – воскликнула она, – вовсе нет – никогда. Демократия тут ни при чем.
– Вы правы, – признал он. – Это золотая толпа пролетариата, окруженная ярко-белым оперением богатеев-бездельников.
– Какая гадость – опять вы со своими общественными лозунгами! – воскликнула она.
– Действительно! Это же просто маргаритка – оставим-ка ее в покое.
– Пожалуйста! Пусть хотя бы один раз это будет для вас то, чего вы не можете разгадать, – сказала она, – если такое вообще существует в природе, – иронично присовокупила она.
Они стояли рядом, забыв обо всем. Они оба не двигались, словно пораженные молнией, и едва осознавали, где находятся. Возникшее между ними небольшое противостояние разорвало оболочку их сознания, превратив их в две обезличенные силы, столкнувшиеся между собой.
Он почувствовал, что молчание затянулось. Ему хотелось что-нибудь сказать, найти новую, боле привычную тему и продолжить разговор.
– Знаете, – сказал он, – я снимаю комнаты здесь, на мельнице. Может быть, мы могли бы еще раз как-нибудь приятно провести время?
– Неужели? – сказала она, не обращая внимания на то, что он вполне допускал возможность возникновения между ними близких отношений.
Он тут же одернул себя и заговорил с теми же интонациями, что и раньше.
– Как только я пойму, что смогу жить в одиночестве, что мне будет этого достаточно, – продолжал он, – я сразу же брошу работу. Она для меня больше ничего не значит. Я не верю в человечество, хотя и притворяюсь, что являюсь его частью, я ни в грош не ставлю общественные идеалы, согласно которым я строю свою жизнь, мне отвратительна вымирающая органическая форма социального человечества – поэтому моя работа в сфере образования ни что иное, как показуха. Я откажусь от нее как только очищу свою душу – возможно завтра – и буду жить сам по себе.
– У вас достаточно средств к существованию? – спросила Урсула.
– Да, у меня около четырехсот фунтов годового дохода. Это облегчает мое положение.
Повисла пауза.
– А как же Гермиона? – спросила Урсула.
– Все наконец кончено – полный крах, да ничего другого и не могло быть.
– Но вы все еще общаетесь?
– Было бы странно, если бы мы притворялись, что незнакомы, не так ли?
Во вновь повисшей паузе чувствовалось, что Урсуле хочется продолжить разговор.
– Но, может, было бы лучше разом покончить со всем? – через некоторое время спросила она.
– Не думаю, – сказал он, – время покажет.
Они опять замолчали на некоторое время. Он стал размышлять вслух.
– Чтобы найти то единственное, что действительно нужно человеку, он должен отказаться от всего – полностью все отринуть, – заявил он.
– И что же это за «одно-единственное»? – вызывающе спросила она.
– Не знаю, наверное, свобода.
Ей хотелось, чтобы он сказал «любовь».
В этот момент откуда-то снизу раздался громкий собачий лай. Биркин как будто заволновался. Она же не придала этому значения. Только подумала, чего это он вдруг смутился.
– Дело в том, – тихо произнес он, – что, насколько я понял, пришли Гермиона и Джеральд Крич. Ей хотелось взглянуть на комнаты до того, как я привезу мебель.
– Понятно, – отозвалась Урсула. – Она сама будет обставлять комнаты для вас.
– Возможно. А это что-нибудь меняет?
– Нет, не думаю, – сказала Урсула. – Если говорить честно, я ее не выношу. Мне кажется, она насквозь лживая, если вы, который постоянно говорит о лжи, хотите узнать мое мнение.
Она поразмыслила и снова заговорила:
– Да, хочу вам сказать, мне неприятно, что она будет обставлять ваши комнаты. Да, мне неприятно. Мне неприятно, что вы вообще позволяете ей приходить к себе.
Он замолчал, нахмурив брови.
– Возможно, – сказал он. – Я не хочу, чтобы она обставляла мои комнаты, и я вовсе не поощряю ее присутствие. Но я же не должен из-за этого грубить ей, так ведь? В любом случае, мне придется спуститься и встретить их. Вы пойдете со мной?
– Вряд ли, – холодно, но нерешительно промолвила она.
– Пожалуйста, пойдемте! Пойдемте, заодно посмотрите, где я живу. Идемте.
Глава XII
Ковер Гермионы
Он направился вниз по берегу, а она с большой неохотой последовала за ним. Но в то же время оставаться в стороне она просто не могла.
– Вы и я – мы уже достаточно хорошо друг друга узнали, – сказал он.
Она ничего не ответила.
В большой темноватой кухне дома мельника жена рабочего что-то говорила своим пронзительным голосом Гермионе и Джеральду. Эти двое – она в платье из мерцающего голубого фуляра, он во всем белом – странными светлыми пятнами выделялись в полумраке комнаты; на стенах в клетках сидело с десяток канареек, которые одна громче другой распевали свои песни. Клетки были развешаны вокруг маленького квадратного окна на дальней стене, в которое, просачиваясь на пути через крону дерева, проникал чудесный луч солнца. Резкий голос миссис Салмон перекрывал птичий щебет, с каждой минутой становившийся еще яростнее и исступленнее, из-за чего женщине приходилось вновь повышать голос, на что птицы отвечали с еще более бурным воодушевлением.
– А вот и Руперт! – голос Джеральда перекрыл весь шум. Его ушам было нестерпимо больно, ведь слух у него был очень тонким.
– Ах уж эти трещотки, и поговорить-то вам не дадут! – недовольным тоном пронзительно взвизгнула жена рабочего. – Накрою-ка я их.
Она метнулась сначала в одну сторону, потом в другую, накидывая на птичьи клетки тряпку, которой вытирала пыль, фартук, полотенце и скатерть.
– Замолкайте уже, дайте ж людям словечко-то вставить, – сказала она своим чересчур резким голосом.
Остальные наблюдали за ней. Скоро все клетки оказались накрытыми, и вид у них стал необычно траурный. Но из-под тряпок все еще доносились странные непокорные трели и клокотание.
– Да не будут они больше, – уверяла миссис Салмон. – Они сейчас спать улягутся.
– Неужели? – вежливо произнесла Гермиона.
– Да, – подтвердил Джеральд. – Они автоматически засыпают, поскольку им кажется, что наступил вечер.
– Их так легко обмануть? – воскликнула Урсула.
– Да уж, – ответил Джеральд. – Вы не читали рассказ Фабра, в котором рассказывается о том, как он, будучи еще ребенком, спрятал курице голову под крыло, а она возьми и засни? Это сущая правда.
– И после этого он стал натуралистом? – спросил Биркин.
– Возможно, – кивнул Джеральд.
Тем временем Урсула заглянула под одно из покрывал. В углу клетки, нахохлившись и распушив перышки, сидела приготовившаяся ко сну канарейка.
– Как странно! – воскликнула она. – Она действительно думает, что пришла ночь! Какая глупость! Нет, подумайте только, разве можно уважать существо, которое так легко ввести в заблуждение!
– Да, – пропела подошедшая посмотреть Гермиона. Она положила свою руку на запястье Урсулы и тихо усмехнулась.
– По-моему, он такой смешной, – хихикнула она. – Выглядит, точно ничего не подозревающий муж.
Затем, не убирая своей руки с запястья Урсулы, она увлекла девушку в сторону и поинтересовалась приглушенным тягучим голосом:
– Как вы сюда попали? Мы и Гудрун видели.
– Я пришла посмотреть на пруд, – сказала Урсула, – и обнаружила здесь мистера Биркина.
– Вот как? Это место в духе сестер Брангвен, не так ли?
– Боюсь, и я так думала, – ответила Урсула. – Я хотела скрыться здесь, когда увидела, что вы отчаливаете там, в нижней части озера.
– Неужели?! А теперь мы загнали вас в нору.
Гермиона широко раскрыла глаза, и это удивленное и одновременно возбужденное движение показалось каким-то сверхъестественным. У нее был холодный, глубокий взгляд, неестественный и бессмысленный.
– Я уже собиралась уходить, – сказала Урсула, – но мистер Биркин настоял, чтобы я взглянула на его комнаты. Жить здесь, наверное, чудесно! Это идеальное место для жизни.
– Да, – рассеянно произнесла Гермиона. После этого она отвернулась от Урсулы и напрочь забыла о ее существовании.
– Как вы себя чувствуете, Руперт? – пропела она другим, полным нежности голосом, обращаясь к Биркину.
– Очень хорошо, – ответил тот.
– Вам здесь удобно?
Загадочное, зловещее и сосредоточенное выражение появилось на лице Гермионы, ее грудь конвульсивно содрогнулась, и казалось, она почти впала в экстатическое состояние.
– Достаточно удобно, – ответил он.
