Сухая ветка сирени

трехдневный заработок; что вы все, и особенно Вадим Согбаев, вдруг рискнули на такое. В таком случае, опять-таки простите меня за откровенность, нужно либо вдруг стать идиотом, либо слишком долго катиться по наклон­ной плоскости… чтобы докатиться до тюрьмы.

Хромов молча сглатывал слезы, длинные его пальцы часто вздрагивали.

– Вы, конечно, понимаете, что суд состоится обязательно. Так ради чего вы запятнали себя? Я не понимаю этого, Иван Васильевич. Просто не понимаю, и, наверное, поэтому мне ка­жется, что вы говорите не всю правду. Впрочем, это ваше лич­ное дело – говорить правду или не говорить. Сугубо личное. Но вот это дело, – Грошев потряс папкой, – дает мне все осно­вания для передачи его в суд. Прочтите протокол, Иван Ва­сильевич, прочтите внимательно и подпишите.

Хромов не двинулся с места. Он уже овладел собой, но ды­шал еще тяжело, прерывисто. Потом провел рукой по лицу и глухо сказал:

– Ладно. Начну издалека. После войны матери трудно было поднимать нашу ораву. А я – средний. Старшие вечно заняты. Так и получилось, что если младшие набедокурят, я их и перед соседями и перед матерью покрываю. Они привыкли. После того как Женька женился и связался с Вадимом, он стал пить, а потом бросил работу. Куда он в трудную минуту пойдет? Ясно, ко мне. Я как раз, на свою беду, трехкомнатную квартиру получил, переехали ко мне теща с тестем, а у меня с ними отношения не сложились. Женька придет, выпьет, начнет права качать. Скандалы. Очень все нехорошо получалось… А Женька умный и сильный. Начнет зудить: «Все жены та­кие, лишь бы себе да родственничкам». Аркадий подключался. Потом Вадим появился… Родственнички на меня, мы их атаку отобьем – и в наступление. Опять выпьем… Я даже не знаю, как втянулся. Тут жена нехорошо поступила: начала из дому меня гнать. Ей бы разобраться, поддержать, а она… Ну ко­нечно, можно разойтись и квартиру разменять, но… дочку жа­лею. Да и надеялся, что все образуется.

Хромов зажмурился, откинул голову назад, встряхнулся и опять заговорил – горячо и доверительно:

– Ушел от греха подальше к матери. Братья одобряют: «Правильно! Разве в жене с дочкой счастье? Ты посмотри – кто теперь неразведенный? Жить нужно просто, пока живет­ся». Вот я и зажил. И знаете, когда квалификацию получал, квартиры добивался, собранным был, сильным, а тут сломался. И в самом деле, думаю, зачем мне все это? У «телека» поси­дим, «козла» забьем, выпьем, повторим. Просто все… легко… Бездумье полное. Конечно, о семье думал, но уже не как преж­де, а как бы даже со злобой: «Отказались от меня? Даже не интересуетесь, как я тут? Значит, и верно: вам бы только на моей шее кататься. Ну и шут с вами – без вас проживу!» Деньги отсылаю на дочку, но ведь когда выпивка – никаких денег не хватит. И мне уже и тех алиментов стало жалко. А надо сказать, Аркадий у нас прижимистый. Лишнюю ко­пейку не кинет, все на книжечку. Замечаю, что мои-то деньги пропивают и надо мной посмеиваются. Обидно стало, и я вроде отдалился. Но ведь в одной квартире живем. Да и на млад­ших я все еще как… на младших смотрел. Может, думаю, об­разумятся. Но когда узнал, что они взяли портфель и вещи из чужой машины, возмутился. А Женька говорит: «Ты поду­май как следует, откуда у людей машины? Ясно, приспособлен­цы, а может, и жулики. И если мы их пощекочем, убытка им большого не будет, а страху наберутся. И нам весело». Я даже растерялся. А Женька говорит: «Даже кино такое было, как честный человек, из принципа, угонял чужие машины. Так что ничего страшного не происходит». Вчера – второй раз… Но с ними я не пошел, да и они бы не взяли.

– Почему? – чувствуя, что Хромов высказал все, спросил Грошев.

– Вадим сказал: «В случае, если мы засыплемся, ты будь в стороне. Значит, если мы поплывем на отсидку, ты нам там поможешь».

Что ж… Как не противно, а все правильно. Преступление есть преступление. Ни чистых мыслей, ни чистых поступков оно породить не может. Даже среди родственников прежде всего – выгода. Личная выгода.

От этого стало тоскливо, и Николай довольно резко сменил тон. Теперь он спрашивал быстро и требовательно.

– Значит, вы утверждаете, что прямо или косвенно вы знали о двух кражах из машин?

Хромов поначалу не понял, почему в следователе про­изошла такая перемена, и отвечал все так же довери­тельно.

– Да, о двух…

– Вы сами сбывали похищенное?

– Нет. Брал Женька или Вадим.

– Кому сбывали? Или оставляли себе?

– Не знаю.

В последнем ответе прозвучали те же жесткие, властные нотки, что и у Евгения Хромова, и Грошев понял – Иван Ва­сильевич замкнулся.

Ну что ж… Бывает у человека та покаянная минута, когда нужно – не для других, для себя – выплеснуть из сердца все грязное, что в нем накопилось. Выплеснуть, чтобы заново разобраться в себе, в окружающих, в случив­шемся.

Сейчас Хромов разбирается, судит себя, братьев и сам вы­носит приговоры.

Чаще всего такие приговоры бывают даже суровей тех, что выносит суд. Но, готовясь снести законный приговор, человек, как сейчас, должно быть, Хромов, как бы зака­ляется в своей непримиримости и даже некоторой жалости к себе и к близким. Ведь нет на свете более жестокого суда, чем суд своей совести. Не нужно мешать Хромову. Пусть раз­бирается в собственной жизни, пусть отмучится, чтобы по­ том найти в себе силы побороться за себя с самим собой.

Николай молча протянул протокол, Хромов бегло прочел его и подписал.

6

Допрос Аркадия Хромова ничего не дал: он, как и Евгений, все начисто отрицал, слово в слово повторяя то, что было уже записано в милицейских протоколах.

Рыжеватый, заискивающе-рассудительный и осторожный, Вадим Согбаев тоже не рассказал ничего нового. Часто по­правляя ворот розовой, а не красной, как утверждал свидетель, рубашки, отвечал быстро и обстоятельно: да, Хромовы, кажет­ся, крали, но он в краже не участвовал.

– А где вы были, когда они крали?

– Я вам в точности не могу сказать, крали они или не крали. Но когда Евгений вроде бы в шутку предложил, кивнув на машину: «Проверим», я сразу же отвернул на сто восемьде­сят и ушел в проходной двор.

– Допустим. Но когда там появились Хромовы и вы уви­дели у них портфель, свертки, коробку с туфлями…

– Этого я как-то не заметил, гражданин следователь, – перебил Согбаев. – Они меня догнали уже на улице. Женька предложил мне конфеты, я взял, мы еще посмеялись, как он их быстро купил, без очереди, а что было в руках у осталь­ных – я не видел. Мы ведь были поддатые, и мне очень хоте­лось пить. И я, как взял и откусил конфетку, сразу отошел к бочке с квасом. А тут милиционер. Так что я у них ничего не видел.

– А пили вы по какому поводу?

– Да так… собрались… А что, как говорится, делать ра­бочему человеку, когда делать нечего? Вот и выпили.

– Ну вы-то, впрочем, нигде не работаете. Откуда же бере­те деньги на выпивку?

– Ну, первое, я привез деньжат из заключения. Заработал. А второе, друзей у меня много, да и прирабатываю иногда с Женькой. Пока хватает. Я ж неженатый, семьи нет, а много ли одному нужно?

– Аркадий утверждал в милиции, что он купил в Доме обуви французские туфли и вы их «обмывали». А вы вот не помните, по какому поводу выпивали.

– Так и так может быть и этак, товарищ следователь, – потупился Вадим. – Может, и состоялся разговор насчет ту­фель, только туфель я тех не видел. А может, и разговора того не было.

Когда Согбаева увели, Николай долго сидел за столом и думал. Что-то слишком уж легко и просто ведут себя жулики. Трое – словно махнув рукой на свою судьбу, а четвертый чересчур уж расстроился. Даже