деньги у него водились, он мог позволить себе любую роскошь. И, значит, Кузнец мог передать его заказ Прометею. Таким образом, они должны были встретиться, когда Прометей снимал мерку, затем еще хотя бы однажды — для примерки и, наконец, когда доспехи были готовы. Как ни придирчив был Терсит, но работа Прометея, без сомнения, ему понравилась. Он не нашел в ней решительно никаких изъянов. Когда Терсит обрядился в обновку, никто, и даже он сам, не сказал бы, что он горбат. Его благодарность не знала пределов. Быть может, на радостях он даже подвез в тот день Прометея домой. Возможно, зашел и в дом на стаканчик вина (если у Прометея, правда, еще водилось вино), возможно, они простились в воротах, и Терсит сказал ему тут примерно следующее:
— Я ведь присматривался, сударь мой, как жил ты среди нас. Мог бы и посоветовать тебе кое-что, но знал: это дело пустое. Ты добрый бог, я же могу предложить тебе только злой совет. Но ты, может быть, и сам уже понял: доброта людей обижает. Она — как зеркало чистой воды: люди видят в ней себя. А они этого не любят. Вот ты постоянно у всех спрашивал одно и то же: для чего нужен огонь? Они же не понимали твоего вопроса, не понимали и того, что ты недоволен их ответами. А я вот прекрасно знаю, чем ты недоволен. Но поверь мне, ты ошибаешься! Поверь, они правы, когда говорят тебе: «Чтобы готовить на нем жаркое и приносить жертвы богам». Это самый искренний и при этом самый основательный ответ. Огонь с точки зрения внутренней политики нужен затем, чтобы мы готовили на нем себе пищу, с точки зрения внешней политики — чтобы приносили жертвы богам, а те оставили нас за это в покое. Ты ожидал, что однажды сыщется, наконец, этакий девственно-чистый юнец и выпалит звонкогласно: «Огонь и ремесла нужны затем, чтобы с их помощью мы стали такими же, как боги!» О дорогой господин мой! Ты живешь среди нас вот уж — сколько? — да лет двадцать… Как бежит время!.. У тебя была возможность узнать людей ближе. Ну разве же они не такие, как боги? Оглядись вокруг себя здесь и оглядись на Олимпе! Разве они не точно такие, как боги? Знаю, речь моя зла, если перескажешь кому-нибудь — отопрусь… А может, и не стоило тебе сидеть ради этого миллион лет, как ты думаешь?.. Право, еще неизвестно, кто из нас двоих любит людей больше. Ты, добрый бог, единственный добрый бог, или я, злобный Терсит, как меня все называют. Вот я уж никогда не стал бы людей подталкивать — будьте, мол, такими да будьте этакими. По мне, пусть остаются такими, какие есть. Они и так очень меня развлекают, развлекают безмерно… Ну, благослови тебя небо, еще раз спасибо за труд. И если могу хоть что-нибудь для тебя сделать…
Так он сказал, но ему и в голову не пришло действительно хоть что-нибудь сделать для Прометея.
Разумеется, знал о положении Прометея, видел его состояние и Кузнец. Он по-своему даже помогал ему — приглашал отобедать, а иногда — если работали допоздна и он не боялся жены своей — звал также поужинать. Однако видел Кузнец и другое. Ибо, как ни искусен был Прометей, но ведь тому, кто работает с огнем и металлом, как уберечься от царапин и ушибов!
И Кузнец заметил, не мог не заметить: если Прометей поранит кожу — не ихор течет из жил его, а нечто, очень и очень напоминающее кровь. И хотя Кузнец был равнодушен к политике, он все же слышал, что, если какой-либо бог — вместо нектара и амбросии — питается вином и хлебом, он теряет бессмертие. «Выходит, и вправду?..»
Он полюбил Прометея и охотно помог бы ему всерьез. Но ведь как это сделать тактично?
Кузнец увидел тряпицу, которой Прометей перевязал как-то пораненную руку, и припрятал ее. Потом отнес — возьмем самый простой, самый прямой путь — во дворец. И так уж давно приспело время предпринять хоть какие-то шаги перед соответствующими властями в интересах друга! Несколько дней спустя Прометея призвали во дворец. Сослались на какой-то указ по линии здравоохранения — неважно, на что именно, главное, повод нашли, — и придворный врач обследовал его с ног до головы. Обследовал и, разумеется, обнаружил, что нет никаких отклонений, все в полнейшем порядке. Затем опять позвали Кузнеца и сообщили: его подозрения небезосновательны, Прометей стал смертным. И к тому же смерть его не за горами: на печени злокачественная опухоль величиною с два кулака по крайней мере. Что делать, нельзя позволять какому-то орлу терзать себя в течение миллиона лет — такое ни для кого не проходит безнаказанно. Тогда Кузнец с данными медицинского осмотра на руках перешел в другое официальное учреждение, где имел важную и полезную беседу.
— Господин мой и, если позволишь, друг! — обратился он в тот день к Прометею, едва они пошабашили. (Цитата не дословная.) — Мне твои заботы известны. Это и мои заботы. Ты скромен, не требуешь себе положенного, а ведь сам небось знаешь: дитя не плачет… Хочу я помочь тебе.
— Пусть не тревожат тебя мои беды, друг мой, — ответил Прометей.
— Бывало мне и похуже.
— И все же я хочу помочь тебе, господин мой, отблагодарить за божественную твою работу да за все добрые советы, что ты давал мне. А помочь хочу так, чтобы не только тебе, но, может, и мне, мне самому была тоже польза от этого. Вот видишь ли, я уже говорил тебе: можно ль мне развернуться здесь по-настоящему, в таком-то бардаке, на мизерном этом участке, в самом перенаселенном районе города?! А ведь только вчера говорилось: хоть сотню рабов нагнал бы мне храм Зевса и сырья вчетверо против нынешнего выдал бы. Ну, и ты — сколько ведь ты носился с излюбленным своим планом, чтоб построили мы, значит, печь высокую да с механической воздуходувкой. Теперь я и для этого государственную субсидию получил бы. Передай ты мне свой участок в пользование — только в пользование! — места там прорва, на все про все хватит. А в доме твоем, при тебе, и мне с семейством да челядью разместиться можно. Соорудим плавильни, ни латать, ни штопать не станем, совсем новенькое дело в ход пустим, все твои замечательные планы претворим в жизнь. А уж я щедро позабочусь о твоем содержании. И все, как положено, оформим, договор напишем, взаимно примем на себя заботу друг о друге.
Dictum — factum[64]. Договор о пожизненном содержании был заключен.
Радовалось казначейство, окончательно освободившись от забот о содержании бога, вернее — в последнее время, — от угрызений совести. Радовался Калхант и весь жреческий корпус; теперь-то уж Олимпу сказать нечего, Прометей не только проживает вне стен крепости, но вся его общественная роль, даже пассивная, сведена на нет: он — хотя и забытый, но до сих пор законный обладатель ренты — больше не имеет отношения к государственной казне.
И радовался Кузнец.
Не будем все же начисто исключать и такую возможность, что он искренне полюбил Прометея и жалел его. Ну, и потом — тот, кто худо питается, как работать-то станет?! Может быть, кто-то недоумевает: что же, мол, не помог тогда раньше, из собственного кармана? Э-э, на каком мы свете живем, право! Да сам-то Кузнец разве даром получает хлеб и вино на рынке? Ну нет, он не благотворительное заведение. Я — тебе, ты — мне… Что? Ах, Прометей на него работал? Но-но! Прометей работал просто так, ради собственного удовольствия, это повелось у них с самого начала. А теперь вдруг, ни с того ни с сего, плати?! Когда бог работает даром?! Нет, дорогие мои, тут вопрос принципа!
Но, вообще-то говоря, Кузнецу и самому неспокойно было от того, что Прометей работает даром. А если завтра он возьмет да и не придет больше? Или — чего не бывает! — переманят его? А наш Кузнец-то нахватал заказов на «божественную» работу сверх головы!.. Нет, нет, так гораздо лучше со всех точек зрения, теперь и относительно налогов все ясно, все оформлено по закону. Прометей стал членом семьи, работающим членом семьи.
И жена не посмеет больше душу Кузнецу выматывать — зачем, де, за столе ними садится и все такое. Теперь пусть помалкивает!
Но главное: вот он, дом и огромный участок!
Мы вправе предположить, что на этот раз Кузнец получил солидную государственную ссуду — отчасти за примерную, истинно гражданскую готовность пойти на жертву, отчасти же потому, что это было в интересах военной партии. И вот с поразительной быстротой, притом по последнему слову техники (вспомним про автоматы «Гефеста»!), были выстроены новые плавильные печи, кузницы, склады. Ведь мы и поныне с полным правом дивимся сооружениям бронзового века, от Микен до берегов Нила. Однако нам, венграм, например, наряду с качеством этих сооружений впору дивиться еще более — там, где об этом сохранились в архивах сведения, — той быстроте, с какой они строились. Причина этого явления в том, что рабу, который трудится лучше и больше, давалось больше пищи, одежды и всего прочего, а тех рабов, которые работали лениво, плохо, лишали всяких благ. Вот каким хитроумным способом умудрялись они
