— Ты напористый парень, коп. Но тебе надо бы знать, что мир разделен на две категории людей. Либо вперед, первым, либо уйди, слабак, с дороги.
Эйхорд увидел, как напряглись мускулы мужчины и насторожился. Он не боялся. «Смит-и-вессон», оттягивающий ему карман, не выдаст. Но напряжение начинало сказываться. Он чувствовал, что вспотел. Морозильник в его голове тоже начал оттаивать.
Он понимал, что Скамвей готовится сделать роковое движение и напрягся, пытаясь угадать, способен ли мужчина прыгнуть на него из кресла, когда увидит то, что Эйхорд прятал за спиной. Тогда надо успеть отскочить в нужном направлении. Ему заранее не нравилась предстоящая сцена. Ладони опять вспотели. Он заставил себя придвинуться ближе к Скамвею. Вытер ладонь о брючину, следя за напряженными мускулами противника. Затем на дюйм передвинулся вправо, сломав прямую линию, которую прочертил мысленно.
— Помните фильм «Стучи в любую дверь»? — спросил Скамвей.
— Там говорилось «живи быстро — и умрешь молодым». А мой девиз «пей до рвоты, бери все, что нравится, — и никогда не умрешь». Никогда, черт возьми, не умрешь! — Его улыбка была похожа на оскал, и Джек понял, что должно произойти сейчас. Он сказал:
— Смотрите!
И Скамвей увидел. Сдержанность изменила ему.
— Ты ненормальный, безмозглый ублюдок!
Очень близко к краю бетонной площадки находился черный предмет в виде фаллоса.
— Это подлинник, кстати. Хороший сильный ветер запросто сбросит это вниз. Я порушу их все, если не получу письменного признания. Даже если адвокат выиграет процесс, у вас больше не будет ваших прелестных деток.
Скамвей с трудом удержался, чтобы не вскочить с кресла. Эйхорд видел, как он в первый момент перенес вес на ноги, но быстро обмяк. Как только он крутанул колесо, чтобы спасти свое черное омерзительное сокровище, Эйхорд почувствовал в груди холодную, тяжелую боль. Усилием воли он заставил себя сделать шаг вперед и толкнул кресло ногой, вложив в это движение всю возможную силу. Артур Спода выпрыгнул из кресла, но было слишком поздно, потому что и он, и его кресло, и небьющийся литой фаллос уже летели в пространстве. В четверть секунды кресло достигло земли, а через полудара пульса и остальное. Бетонированная площадка под балконом устремилась навстречу Споде, и когда неподатливая твердыня коснулась его головы и шеи, из его глотки вырвался последний крик.
Джек повернулся, вошел в комнату, спустился по лестнице, чтобы забрать копию футуристического фаллоса с места происшествия и поставить на место.
Снова не было ни чувства вины, ни облегчения, ни, естественно, мыслей о трагичности происшедшего. Только пустота.
Никаких ощущений на протяжении всего времени, пока он тщательно уничтожал следы своего присутствия, создавал логичную картину несчастного случая. Лишь изредка его разбирал смех. Черный юмор, в конце концов, единственное прибежище убийц. Юмор висельника.
Бакхед-Спрингз
Он заехал в библиотеку; сдал книги и отправился домой. По дороге он поймал себя на том, что его мысли погружаются в вязкую западню, куда никогда не разрешал им забираться. Похоже, что атмосфера дома убийцы не отпускала его. Прости, Господи, он ненавидел себя за то, что мог такое подумать. Но, похоже, для всех было бы лучше, если бы ему тогда удалось найти способ избавить мир от ребенка, который со временем может вырасти в Артура Споду.
Его сердце чуть не выпрыгнуло из груди от громкого звука радиовызова.
— Кэй-дабл А-3. — Это был вызов Эйхорда по личному каналу связи-.
Он переключился на него, и ответил:
— Кэй-дабл А-3 слушает.
— Позвоните миссис Северн, пожалуйста. — Голос диспетчера.
— 10-4, спасибо. Кэй-дабл А-3 отключился от связи. — Он подъехал к телефонам-автоматам у бакалейного магазина и набрал номер телефона Дана, который именовался миссис Северн в соответствии с их личным кодом.
— Да, — ответил его приятель.
— Ну, чего тебе?
— Привет. Слушай. Но только ничего не говори. Только слушай. Не перебивай. Я прошу тебя, слушай спокойно. Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, если я прав. Если я неправ и ты не делал этого — плевать, но не говори ни слова. Просто выслушай меня без комментариев. Не возражай. Я все равно скажу, а когда закончу, мы повесим трубки и, черт побери, забудем об этом. Навсегда. Я хочу сказать тебе... Я знаю, что ты понимаешь, как сильно я люблю тебя.
Толстый Дан так нервничал, что почти кричал в трубку:
— Но не в этом дело. Что я хочу сказать. Я знаю тебя слишком хорошо, ослиная твоя башка. И я знаю, что то, что ты сделал, способно сожрать тебя. Только молчи. Не надо говорить. Если я неправ — пусть. Я думаю, ты кончил тех подонков. Я знаю тебя, поганца, как облупленного. И если ты сделал это, то прогонишь себя через семь кругов ада. Я хочу сказать тебе — не надо. Мы оба знаем, что иногда необходимо иметь холодную кровь. Мы знаем, что иногда нет другого пути, дорогой. И мы знаем, что конец должен оправдать средства. Вот почему существуют войны и законы, копы и разное дерьмо. Я не знаю слов, чтобы ободрить тебя. Почему-то выходит одна чушь. Но я хочу, чтоб ты знал — прав ты или нет, я люблю тебя, и я всегда с тобой. Теперь все, — сказал Дан и бросил трубку, как он часто поступал с Эйхордом и прежде.
Джек забрался в автомобиль и выключил радиосвязь. Он мысленно улыбался Дану. «Я тоже люблю тебя, толстяк», — подумал он про себя. Но подавленность еще не оставила его.
Он приехал домой, запер дверь гаража, вошел в дом, поцеловал жену и направился в комнату, где играл Джонатан. Он взглянул на ребенка. Тот немедленно стрельнул маленькими яркими черными глазенками в его сторону, задержал на нем взгляд на долю секунды, а потом без интереса отвернулся. Эйхорд стоял у двери, смотрел на малыша и думал: «Должен я был это сделать или нет?»
Он с грустью сознавал, что любой вариант был по-своему безнадежен. Холодная боль в груди все еще оставалась, но Джек Эйхорд уже знал, что ни о чем не жалеет. В конце концов, ничто так тяжело не давит на грудь, как сердце из камня.
