— Пожалуй, воздержусь, но все равно спасибо. Тем не менее один вопрос. Как вам удалось вернуться так быстро в свой номер?
— Это секрет, — прошептал мужчина, улыбаясь. — Я вам его открою, если вы войдете и выпьете со мной. — Он слегка шепелявил.
— Конечно. Вы все расскажете мне, даже если я не стану входить и выпивать с вами, — Джек показал полицейский значок, — или эта ночь плохо для вас кончится.
Тут сосед ударился в слезы, и Джек подумал, что тот опять начнет приставать со своей выпивкой и ему придется его урезонивать, а потом человек этот стал настолько жалок, что Эйхорд решил «какого черта?», и вошел, и они выпили, но даже виски бедолаги вызывало жалость.
Его звали Фил Как-бишь-его, из штата, название которого начиналось на гласную букву. Как показалось Эйхорду, он бормотал что-то вроде «Я весь шатаюсь», но потом оказалось, что он говорил: «Я весь в яйцах», имея в виду, что занимается оптовой продажей продуктов. Это был скучный человечек, с работой, которую ненавидел он, боссом, который ненавидел его, женой, которая тоже не испытывала к нему теплых чувств. Словом, печальный и одинокий простак. Глядя на таких, тоска берет.
Но когда занимаешься убийствами, даже мелкая неприятность может иметь свои достоинства. Мужчина барабанил в дверь длинной палкой. Так просто. Прямо под носом у Эйхорда. И тут Джек вспомнил забытую истину: если хочешь что-нибудь получше спрятать, оставляй это у всех на глазах. Он не был уверен, что идея ему пригодится. Но кто знает? Около трех часов утра Джек наконец заснул. Засыпая, он думал, как много у него общего со стариной Филом из соседнего номера. Оба они шатались, вот уж точно.
Из шикарного конференц-зала, расположенного на богато декорированном первом этаже, доносился веселый визг. В этом здании рядом с фирмой «Фиделити Мьютчуел» пристроили свои конторы Джонс, Селеска, Фой, Бигельман и Гутри, которых в среде адвокатов Техаса звали Джонс — Селеска. Хохоча, визжала женщина умопомрачительной красоты, которая стояла, наклонившись над очень дорогим длинным столом. В конце концов она нашла в себе силы прекратить смех и, когда отдышалась, сидевший напротив с невозмутимым видом мужчина, ответственный за ее постоянные истерические взрывы, произнес:
— Тебе следует научиться расслабляться, ты слишком серьезно смотришь на вещи. — И она снова зашлась от хохота.
— Только не визжать. Могут подумать, что ты меня здесь насилуешь, — сказал мужчина, а женщина начала стучать кулаком по столу.
— Пожалуйста... нет... — задыхалась она. — Пожалуйста... остановись.
— Эй, глупышка! Выметайся отсюда! — велел он, и эта фраза вновь поставила ее на грань истерики. Наконец, когда она окончательно успокоилась — по крайней мере настолько, что могла его слушать, — он спросил: — Тебе известна официальная точка зрения евреев на аборты?
— О-о-о-о, — застонала женщина, в шутку представляя, как ей больно.
— Она все еще в зародыше. Гарвардское законодательство никак ею не разродится. — Она захихикала, благодарная тому, что он сменил тему и им не придется обсуждать еще одного убийцу.
Ее секретарша открыла дверь:
— Мисс Коллнер, снова звонит этот полицейский. Уже второй раз. Мистер... — она глянула на листок розовой бумаги — Айкорт. Я полагаю, по поводу дела Хакаби.
Все еще посмеиваясь, красавица отмахнулась:
— Меня нет. — И со стоном опустилась в кресло.
ДАЛЛАС
— Я собиралась зайти в торговый центр в Саут-Оук-Клиф, чтобы кое-что купить, — со вздохом говорила она, повторяя одно и то же, наверное, в сотый раз, — в этот день мне предстояло заехать в несколько мест, по-моему, меня не преследовали. Останавливаясь в боковой аллее, я задела бампер стоявшей сзади машины. Всегда пугаешься, если такое случается. У меня камень с души свалился, когда взглянула в зеркало заднего вида и никого в машине не увидела. Понимаете, в такие минуты чувствуешь себя неловко. Но тут мужчина просунул голову в окно и наставил на меня пистолет. Я, конечно, перепугалась.
Эйхорд внимательно слушал и наблюдал.
— Простите, вы только что сказали «просунул голову в окно». Ваше окно было опущено?
— Что?
— Как он мог просунуть голову в окно машины, если оно было поднято?
— Ну да, окно было поднято. Он подошел, и вдруг в моем окне возникло его лицо, а я собиралась выйти и — ох! — чуть не подскочила от неожиданности. Я была так удивлена, подумала, что его машину задела, и вроде бы опустила окно. Да, мне пришлось включить и выключить двигатель, чтобы его опустить — иначе это нельзя сделать и...
— Постарайтесь припомнить, что вы почувствовали, когда его увидели? Какая в тот день была погода? Как вы были одеты? Что...
— О Господи, люди из разведки уже заставляли меня это описывать. Дон Дункан ездил со мной, попросил одеться точно так же, как и в тот день, и следовал за мной от самого дома. Тут недалеко, шесть- семь минут, но он заставил меня повторить все, что я делала, когда мы пытались найти то место, куда он меня отвез.
Она так и не смогла описать им дом, где ее держали в заточении. Тут у нее был полный провал. Она ничего не помнила с того момента, как выбралась из дома, и до того, как очутилась в полицейском участке. Даже того, как ее, прячущуюся в коробке из-под холодильника за сломанной плитой на заднем дворе магазина в центре города, обнаружил пьяница. Голой. Окровавленной. И в полной отключке.
— Донна. Меня интересуют не только факты, но и ваше описание их. Вы случайно можете сообщить мне нечто важное. Понимаете? — Как всегда, он разговаривал очень мягко.
— О-хо-хо, — вздохнула она, уже не выглядя свежей, как маргаритка.
Джеку она досталась после беседы с разведкой. И еще сеанс промывания мозгов прошлым вечером. Мисс Баннрош согласилась подвергнуться гипнозу. Эксперимент ровным счетом ничего не дал: где была ее временная тюрьма, так и не узнали.
— Ладно, — пожав плечами, согласилась Донна. — Давайте вспоминать. На мне были джинсы, туфли на высоком каблуке, свитер лилового цвета, под ним — блузка, в ушах — серьги, кошелек, драгоценностей больше никаких, на лице косметика, волосы распущены так же, как сегодня. День был обычный, прохладный... Я больше не могу припомнить ничего такого, о чем бы я уже не рассказывала миллион раз. Ну, он просовывает голову в окно и говорит: «Если ты взглянешь на мою руку, то увидишь, что я держу пистолет». Я испугалась, понимаете, и была в шоке. Кому хочется, чтобы его застрелили? Поэтому сделала все, как он велел.
— Донна, вам не показалось странным, что за четыре недели вашего пребывания у него в плену это был единственный раз, когда он угрожал вам оружием?
— Не понимаю.
— Он рассказывал вам об убитых, которых зарыл по всему штату, а не говорил ли «этого я застрелил из пистолета»? Или: «эту я заколол ножом»? Или: «этого я ударил по голове дубинкой»? — Она отрицательно покачала головой. — Вы меня понимаете? Похищая вас, он угрожал пистолетом. Но потом, пока вы были вместе с ним, ни разу не достал оружие и не рассказал, как применял его в конкретных актах насилия?
— Он только и твердил об актах насилия, — возразила Донна, скорчив гримасу по поводу бестолковости Джека. — И всегда был готов лягнуть меня за что-то или выпороть до полусмерти. Он сам утверждал, что убил сотни людей. По-вашему, этого мало?
— Нет. Вы никак меня не поймете. Избивать, унижать — это, безусловно, насилие. Но вытаскивал ли он хоть раз нож или пистолет? Дубинку? Что-нибудь?
— Ну-у...
