— Товарищ генерал, мы позже разберемся, почему отсутствуют звездочки у капитана Миронова. Это я разрешил офицерам не носить знаки различия. Меня сейчас больше волнует предстоящая операция. Такие сжатые сроки не позволят моей бригаде, которая не выходит из тяжелых боев, форсированно, без соответствующей подготовки приступить к реализации вашего плана (на «вашем» Бахель сделал упор), также я предлагаю немедленно отдать приказ о нанесении массированного бомбового и артиллерийского ударов по комплексу зданий. Удары наносить непрерывно до начала операции по захвату площади. За два часа до начала операции силами диверсионно-разведывательных групп из частей воздушно-десантных войск захватить мосты и не допустить их подрыва. Кстати, что это за части, с которыми нам предстоит взаимодействовать? Брать в лоб площадь Минутка считаю неразумным и самоубийственным. Я не буду выполнять приказ, который по своей значимости равносилен расстрелу людей.

— Да ты понимаешь, полковник, что говоришь! — начал бушевать Ролин. — Да я сейчас позвоню Грачину, и тебя под трибунал! Да я просто тебя сейчас возьму и арестую, и ближайшим самолетом отправлю в Москву! На твое место знаешь сколько желающих?!

— Если это поможет остановить расстрел моих людей, я готов немедленно написать рапорт о моем увольнении! — начал кричать и Бахель. — Вы боитесь разнести с помощью авиации эту долбаную площадь, но не боитесь несколько тысяч положить, чтобы те захлебнулись в крови?! Вы об этом лучше подумайте, а то вам имидж крутых парней дороже солдатских жизней…

— Замолчи, предатель! — заорал Ролин. — Ты, полковник, сошел с ума, ты струсил. Я тебе, идиоту, звание Героя России сделаю в пять секунд. А вы что уставились, а ну, марш отсюда!

Ну, вот уж хрен тебе, генерал, мы за командира глотки порвем, пусть только скажет «фас», перервем здесь всех.

— Мы поддерживаем нашего командира, это самоубийство идти без предварительной авиа— и артподготовки, — подал кто-то из наших голос из темноты.

— Что, все так считают? — Ролин прищурился, тяжелым взглядом обвел всю нашу группу. — Во-о- он! Караул! Вывести, разоружить, и на гауптвахту этих предателей!

В ответ мы только плотнее стали плечом к плечу. Молчание. Гробовое молчание. Открывается входная дверь, и вбегают два солдата и офицер, готовые выполнить любой приказ командира. Все приготовились к самой худшей развязке. И тут молчание нарушил генерал Захарьин — молодец армянин.

— Давайте не будем пороть горячку. Мы сейчас отпустим офицеров и сами здесь решим, как нам выйти из ситуации. Спокойно, без горячки. Для всех очевидно, что штурмовать в лоб опасно, но вместе мы найдем оптимальный вариант, — и, уже обращаясь к нам: — Идите, товарищи офицеры, ждите, ничего не произойдет, я вам обещаю.

— Идите. Ждите, — приказал комбриг. Голос его был сух.

Мы вышли. Всех колотила нервная дрожь. Следом вышел караул. В темноте кто-то схватил начальника караула за ворот и зашептал:

— Если ты, блядь, вздумаешь арестовать нашего командира — убью, ты понял?

— А как же приказ? — испуганно спросил тот. Бойцы его жались по стенкам.

— Жить хочешь?

— Да!

— Если будешь командира арестовывать, мы нападаем на вас, и без лишнего шума ты передаешь его нам. Понял? За это ты и твои солдаты останутся в живых. Ты все понял?

— Да!

— Сейчас мы подгоним технику поближе, а ты панику не поднимай. Выйдет командир с нашим генералом, мы спокойно сядем и уедем. Запомни, мы твоей крови не хотим, но если встанешь поперек дороги — убьем. Ты понял? Знаешь, кто мы?

— Знаю. Вы — «собаки». Я все понял.

— Ни хрена ты не понял, мы не собаки, мы — «махра», и за своего командира разорвем. Все, иди. И если ты или твои бойцы вякнут что-нибудь — будем воевать. Ты хочешь этого?

— Нет, не хочу.

— Правильно, нам с тобой с чеченом воевать надо, а не между собой. Нас хотят послать брать Минутку в лоб. Посылают на смерть. А мы не хотим. Вот поэтому Ролин и разорался. Не поднимай лишнего шума.

— Я понял. Я слышал, что вы настоящие отморозки, но чтобы на Ролина прыгать, этого никто не ждал даже от вас. Ну, ребята, вы даете! — начальник караула отошел от первого шока и шел на выход вместе с нами. Лицо его выражало и восхищение, и недоверие одновременно.

Вышли на улицу, от всех валил пар, закурили. Дымили, жадно переваривая полученную информацию. Исполняющего обязанности начальника разведки как самого молодого послали перегнать технику поближе к аэропорту. Начальнику караула сказали, чтобы тот дал команду на постановку техники поближе к зданию аэропорта.

— Вы что, мужики, меня ж посадят! Это же саботаж!

— Нам что, вязать тебя, что ли?

— Вяжите, убивайте, а такой команды дать не могу.

— Ладно, парень, остынь. Перегоним до твоих постов и там оставим. Доволен?

— Хорошо. Только пусть там и стоят, иначе я буду стрелять.

— Уговорил.

Мы все прекрасно отдавали себе отчет в своих действиях и в том, что невыполнение приказа, особенно в боевых условиях, влечет за собой все что угодно, вплоть до расстрела на месте без суда и следствия. Устав — закон армии — гласит: «Приказ должен быть выполнен беспрекословно точно и в срок. После выполнения приказ может быть обжалован». А кому потом обжаловать приказ, после того, как вся бригада ляжет костьми на этой сраной площади? Кто останется в живых — это вечные клиенты психушки.

М-да, вооруженный мятеж, а именно так и только так можно расценивать открытый отказ от выполнения приказа.

— Слава, а может, как броненосец «Потемкин», уйдем куда-нибудь, а? — спросил Юрка, жадно затягиваясь. — В Турцию или еще куда.

— На БМП по дну Черного моря, неплохой вариант. Не дури и не психуй. Мы пока еще ничего противозаконного не совершали. Есть же в Уставе статья, что если приказ считаешь противоречащим Конституции и нормативным актам, то вправе его не выполнять (после окончания первого «чеченского конфликта» общевоинский Устав заменили, в новой редакции такая статья отсутствует). А вести людей на гибель — это смерть. Вон Чехословакия немногим больше Чечни, но к вводу войск готовились шесть месяцев, а здесь на арапа. Потому что там — заграница, а здесь можно и миллион своих ухлопать, как с одной, так и с другой стороны. Ублюдки, — я выбросил окурок и тут же вытащил новую сигарету, с непривычки, после «Примы», не могли накуриться более слабыми. — Смотри, Сашка нам помощь тащит!

Рядом с шествовавшим с важным видом комендантом тащил две коробки наш старый знакомый — старшина госпиталя с пластырем на переносице и наливающимися синяками-очками под обоими глазами.

— Мы же тебе говорили, что не надо хамить, сынок! — Юрка и я улыбались во весь рот. — Не хотел по-хорошему с нами договориться, вот и получил.

— Если будешь хамить незнакомцам, то до дембеля не доживешь, — подхватил я. — А ведь если бы чуть повыше ударил, то, может, и череп раскроил бы. Везунчик ты, салабон, могли же подождать, когда ты с пистолетом развернешься, и сделали бы вскрытие без наркоза.

Сашка пришел вовремя, своим появлением с незадачливым солдатом он отвлек нас от горьких мыслей. Не хотелось быть преступником, когда в душе патриот, и не хотелось класть своих людей на площади, а затем стреляться. Совесть, честь офицерская не позволят дальше жить с таким грузом. Было бешеное желание напиться — вот в этих коробках и сумках есть спиртное, которое позволит на какое-то время уйти от страшного выбора. Но нельзя этого делать здесь. Тогда уж точно обвинят в пьянстве. Это понимали прекрасно все присутствующие офицеры.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату