толком, что мне подали, потому что вместо столика перед глазами несмываемым стол-кадром стояло все то же: асфальт перрона и медленно оседающая на него Ольга а затем — стеклянная башня нового здания вокзала куда мгновенно метнулся мой взгляд в поисках убийцы. Но там никого, разумеется, не было видно. И снова — перрон, и снова — Ольга… В конце концов я оттолкнул от себя все съедобное, расплатился и хотел уже встать и топать восвояси, чтобы воспользоваться новым приобретением.
Мне нужно было поработать — не для собственного удовольствия, но чтобы хоть как-то привести в порядок нервы, а также и мысли, сильно разболтавшиеся после того, как умерла Оля. От этого лучше всего излечивает работа.
В пути до гостиницы мне никак не удавалось как следует сосредоточиться.
Я понял, что если я и не пол ный идиот, то, во всяком случае, личность совершенно безответственная. И добро бы это еще касалос только меня!
Я собирался встретиться с Ольгой. А накануне вечером в меня стреляли.
Чья это работа — выбор предоставлялся достаточно широкий. А если меня подкараулили в темноте и к тому же в месте, где я мог бы не оказаться, то нетрудно сразу сообразить тут, в отеле, как бы я ни преображался, за мной при глядывают и будут приглядывать, будут провожать Так и получилось. И я подставил невинную женщину. Она не играла никакой роли в наших делах. Одноразовая просьба, к тому же почти сразу отмененная, не в счет. Но женщина всегда считается слабым местом точкой давления на мужчину, наживкой, на которую его выманивают… Я надеялся, что если за мной от гостиницы пойдут, то я-то ускользну, хороший газетчик должен уметь внезапно появляться и исчезать. Но если мой разговор с Ольгой прослушивался, то установить ее адрес было делом простым. И они повели ее, чтобь выйти на меня там, где я меньше всего ожидал этого. То есть — я виноват в ее гибели, и только я.
Вернуть ее я не в силах, и никто другой — тоже. Но разобраться в случившемся — моя обязанность. Еще одно дополнение к планам и диспозициям. Сказано в суре восемнадцатой, называемой «Пещера», в айяте семьдесят третьем: «Неужели ты убил чистую душу без отмщения за душу?»
И далее, в восемьдесят третьем: «Мы укрепили его на земле и дали ему ко всему путь, и пошел он по одному пути».
Значит, дело это от меня не уйдет. Но всему свой черед, и довлеет дневи злоба его.
С такими мыслями вернулся я в свой номер, как уже сказано, без осложнений.
Мне предстояло прежде всего разобраться в истории вопроса, с которым была связана купленная за немалые деньги запись.
После попытки 2013 года, которая осталась в истории с названием «Кефирный путч», мысли о реставрации монархии, казалось, исчезли столь же незаметно, как перед тем возникли. Россиянам и без того приходилось думать о множестве вещей, куда более актуальных. Инфляция, с которой предполагалось покончить еще лет за двадцать до того, продолжала существовать и расти не очень торопливо, зато непреодолимо; она уверенно обгоняла рост доходов. Экономика по-прежнему хромала на обе ноги. Промышленность лихорадило, она то как бы взвивалась на дыбы, удивляя мир и, похоже, удивляясь сама великолепным темпам роста продукции, то небольшое время спустя неизменно падая, качество произведенных товаров по-прежнему не дотягивало до мирового Уровня. Там же, где России действительно было что показать — в оружейной и аэрокосмической промышленности и, наконец, в продуцировании идей, — ее всеми силами старались не выпустить на мировые рынки. Если же это представлялось уж никак невозможным, в игру вступал кто-то из «Великой триады», как тогда уже называли три глобальные финансово-промышленные группы стран: североамериканскую, дальневосточную и европейскую.
Вступая в игру, члены «триады» — кому первому удавалось — инвестировали не такие уж большие деньги в создание транснациональных (российско-чьих-то еще) компаний — и, пользуясь ими, как насосом, качали прибыль в свою пользу благодаря большому и многогранному опыту в этой области.
Что касается русских партнеров, то отдельные люди, работавшие в этих компаниях, сколачивали неплохие состояния, которые хранились, правда, отнюдь не в отечественных банках. Страна же в целом теряла все больше.
Государство пыталось огрызаться, прошло несколько крупных и многошумных процессов, успешно вытеснявших из телевизионных программ традиционные бесконечно-серийные мыльные оперы (тоже, кстати, главным образом не российского происхождения). Обвинители были сокрушающи, защитники — великолепны, судьи — величавы, приговоры — сдержанны, но деньги все равно не возвращались. Именно к тем временам относятся пресловутые «бунты пенсионеров», которые на самом деле, конечно, бунтами не были, они походили скорее — если пользоваться сравнениями из исторического ряда — на демонстрацию 9 января 1905 года: людей выталкивала на улицу безнадежность. В отличие от тех давних времен в стариков не стреляли и даже не очень разгоняли: ясно было, что — вследствие преклонного возраста и незавидного здоровья — далеко им не уйти и долго не продержаться. Так и получалось каждый раз, а всего этих бунтов было четыре. Бессмысленные, они тем не менее способствовали очередной смене власти, когда на место фашистов пришли интеллигенты. Событие, на положение дел в стране (если говорить не о содержании пропаганды, а о вещах реальных) никак не повлиявшее, да и не способное повлиять. Так обстояло дело к 2017 году…
Прежде чем по-настоящему углубиться в работу (или в отдых, в конце концов, бывает трудно отличить одно от другого), я неспешно обошел свои апартаменты не постеснялся даже заглянуть под кровать; затем убедился, что дверь надежно-заперта изнутри, и прилепил к ней маленькую коробочку «сторожа» с ревуном — он поднял бы шум при малейшей попытке отпереть замок снаружи даже не отмычкой, а ключом; и в довершение подготовки опустил жалюзи и зажег настольную лампу. Все эти меры были предприняты потому, что некто, не попав накануне в цель в темном переулке, вполне мог повторить попытку и средь бела дня — через окно из снайперской винтовки или изнутри, бесшумно войдя через незапертую дверь. Эта угроза казалась мне достаточно существенной, и нежелание подставлять себя под пулю смогло отбить у меня охоту прогуливаться по городу — во всяком случае, без серьезной необходимости. Только приняв все меры безопасности, я вернулся к делам.
Итак, две тысячи семнадцатый год. Сам я помнил его не во всех подробностях, и сейчас было трудно отличить, где кончались мои собственные впечатления, а где начиналась информация, почерпнутая позже. Собственно, это не имело значения: и к тому, и к другому я всегда относился с осторожностью, зная, что и собственной памяти не каждый раз можно доверять, а уж чужим свидетельствам — тем более.
Приближавшееся столетие исторического события не многих оставляло неравнодушными. Только тех, кто еще интересовался политикой и историей.
Подавляющее большинство жителей России, целое столетие блуждавшей в поисках самой себя, к славной траурной годовщине уже настолько отупели от проблем выживания, что им было не до юбилеев. Разве что в праздник местами давали дармовую жратву и выпивку, но такое бывало редко.
Россияне, даже самые активные из них, на самом деле черпали уже из последних резервов сопротивляемости, и с ними, по сути, можно было делать что угодно. Как в том, вековой давности анекдоте, когда согласно последнему указу правительства все жители обязаны были в массовом порядке по веситься в публичных местах. Там, в анекдоте, единственной реакцией населения после оглашения указа было: «Веревки свои нести или профсоюз обеспечит?» Возникни подобный указ в семнадцатом году — реакция могла бы быть до мелочей схожей.
С одной стороны, такое население вполне устраивает если не любую, то почти любую власть, поскольку при отсутствии у народа собственных мнений править можно как угодно. Тем более что внешне все обстоялс тихо и благопристойно. После пенсионеров никто уже на улицы не выходил; бывало, кто-то где-то держат голодовку — никем не поддержанная, она быстро за тухала, да и державшие ее заранее не верили в успех а объявляли только из того чисто подсознательногс ощущения, что надо что-то делать, потому что, если ничего не делать, — это еще хуже. Так называемое мировое общественное мнение тоже этими проблемами не особенно интересовалось: вроде бы никакого нарушения гражданских прав не происходило, никому не затыкали ртов, не сажали за политику, да и голодных смертей в массовом порядке не наблюдалось; а что бедность — так она везде есть, а что в богатейшей стране — тысяча извинений, но ведь это Россия, чего же вы еще ожидали, леди и джентльмены? Там никогда не было цивилизованного порядка, и если он и возникнет, то (увы, увы!) не так скоро — при далеких потомках, может быть… Даже когда попытка группки отчаявшихся людей в очередной раз заблокировать железнодорожную магистраль стратегического значения была пресечена при помощи внутренних войск, шума в мировом масштабе не
