шесть.
— Остальные — за мной.
Запертая на кодовый замок дверь подъезда сопротивлялась недолго. Мы взбежали на второй этаж. Я позвонил в дверь. Обождал. Потом вынул карточку — узкую голубую полоску пластика. Не ту, что была изъята у спавшего (или притворявшегося) нынче ночью, но принадлежавшую лично мне.
Провел по щели, невольно поглядев при этом на потолок, изукрашенный лепниной и всякими узорами…
За дверью едва слышно зазвучала мелодия. Смолкла. После этого я набрал номер кода. Снова музыка. Когда она стихла, дверь глубоко вздохнула, как донельзя уставший человек. Теперь можно было отворить ее. Попробуй кто-нибудь сделать это раньше — сверху, с потолка, был бы поражен выстрелами каждый квадратный дециметр площадки. Мы вошли. Будущий государь Александр Четвертый стоял напротив входа улыбаясь. Трое парней, что были со мною, даже не сразу поняли, кто перед ними. Видали, конечно, его портреты, но всегда требуется время, чтобы отождествить неизбежно приукрашенное изображение с живым оригиналом. Я поклонился.
— Вы рискуете, государь. Неужели никто другой…
— Они несколько заняты: у нас всего лишь полчаса до выезда, а им приходится тут хлопотать по хозяйству. Так что я уж сам.
— Но я ведь предупредил вас…
— Я внял.
— И просил вас надеть противогаз. В любую минуту этот тип может…
— Он больше ничего уже не может — кроме как давать показания. Вот что касается второго…
— Он оказался не один?
— Двое.
— Значит, двое. Через крышу?
— Да, это вы угадали верно.
Он избегал называть меня по имени, не зная, видимо, в каком качестве и под каким именем я известен моим спутникам.
— Пришлось немного повозиться. Представляете — тот, что моложе, в последнее мгновение, когда их брали, не решился выстрелить в меня.
Хотя мог. А вот другой успел броситься с крыши. Мы полагали, что он разобьется, и не сразу приняли меры. Однако у него было, я полагаю, какое-то приспособление, и мы спохватились несколько поздно: он сбежал. — Вы хотите сказать, государь, что сами были там?
— Естественно. Моя охрана состоит из правоверных; да к тому же с Северного Кавказа. Что же вы хотите — чтобы я упал в их глазах, спрятавшись за их спинами в минуту опасности? — Он покачал головой, усмехнулся и добавил: — Кроме того, я с юности люблю физическую работу — как и мой великий предок Петр Алексеевич…
Глядя на него, я поверил в то, что все это — правда. Хотя в варианте 'И' это было далеко не самым важным.
— Можем ли мы присоединиться к вашей охране, государь?
— Прежде всего не станем опережать события — плохая примета. А во-вторых — мои телохранители обидятся. Поезжайте на место — туда должно уже вот-вот прибыть известное вам сообщение. Я снова поклонился в знак повиновения.
— Еще одна просьба: не могу ли я взглянуть на задержанного?
— Боюсь, что он выглядит сейчас не весьма презентабельно; однако коли есть желание — отчего же нет?
Он сам провел меня по коридору. Распахнул дверь. Там были его парни и задержанный, правда, в несколько подпорченном состоянии. Еще в коридоре у меня в кармане противно запищало: сработал индикатор Изи Липсиса — догадался я, теперь уже твердо зная, кого сейчас увижу. Мне уже, откровенно говоря, надоело встречать эту рожу — столько раз попадался он на моем пути за последние дни. Да и за Наталью я был у него в долгу.
Жаль, что не мне привелось брать его, хотя он был моложе и сильнее, разумеется.
Впрочем, на самом деле все обстояло вовсе не так прискорбно для него, как мне хотелось бы. Он был в сознании и узнал меня, судя по его взгляду.
— Передать привет папочке? — спросил я его.
Он только усмехнулся, скорее просто ощерил зубы.
— Как сказать еще… — пробормотал он.
— С вашего разрешения, мир Искандер, я отправляюсь в театр, — сказал я будущему государю.
— Поезжайте, — кивнул он. — Возможно произошли еще не все напасти, что определены нам. Впрочем — «Разве же думают те, в сердцах которых болезнь, что Аллах не обнаружит их злобы?»
— «Не слабейте», — сказано там же, — откликнулся я, покидая уютную квартиру, густо нашпигованную компьютерами и их причиндалами, телефаксами, ксероксами, автоматами, пистолетами и длинными кинжалами, какие носят на Кавказе.
Когда я вернулся в театр, там внешне все выглядело совершенно благополучно: людно и шумно. Я хотел было разыскать Иванова, но он сам подошел ко мне, едва я переступил через порог.
— Он здесь, — сообщил Иванов вполголоса.
Я кивнул:
— Куда же ему еще деваться? Только следите за ним внимательно. Он человек опытный.
— Стараемся, — сказал Иванов. — У нас тут тоже не начинающие.
— Как поиски? Он пожал плечами.
— Ничего. Наверное, придумали какой-то способ, какого мы не предусмотрели. — Он озабоченно покрутил головой. — На нем — ничего, никакого металла, кроме очков и ключей, четыре раза замеряли, только что не терлись о него. Так что прямого выхода вроде бы нет.
— Надо поработать головой, — сказал я, чувствуя, как улегшееся было волнение поднимается во мне снова. — Он знает, что напарник сгорел; при этом всегда предполагается возможность, что задержанный расколется. Значит, в запасе у оставшегося должно быть что-то такое, какой-то прием, о котором не знает даже и партнер. Металла нет — это еще ничего не значит. Авторучка ведь наверняка имеется, пусть пластиковая. Или, скажем, неметаллическая иголочка…
— Предполагаете яд?
— Черт его знает, что тут предположить. Но способ должен быть. Мало ли: каблук, пуговица… Думайте! Минут через двадцать может оказаться уже поздно. Где он сейчас?
— Второй этаж, холл.
— Пойду туда.
— Не доверяете моим?
— Хочу быть рядом с ним. Как говорится — свой глаз лучше.
Иванов понимающе кивнул. Я уже повернулся было, чтобы уйти, когда он спросил:
— На кого работает наш объект, как вы думаете?
Я укоризненно глянул на него: спрашивать такое не полагалось, каждый делает свое дело. Он понял. Но я, пожалуй, даже сказал бы ему, на кого именно работает наш объект; я теперь уже знал это почти наверняка. Но не нужно, если нет настоятельной необходимости, вселять в человека сомнения в надежности и порядочности той власти, которой он служит. Работникам спецслужб, как правило, известно о всякой власти намного больше, чем остальным, и сведения эти, зачастую отнюдь не украшающие даже самых главных руководителей. Но информированность не должна переходить в полное разочарование. Разуверившийся во всем работник теряет свою ценность, становится опасным для правопорядка. Поэтому я сказал лишь:
— Предотвратим катастрофу — тогда выясним.
Иванов, правильно расшифровав мой немногословный ответ, все же не счел тему закрытой, напротив, даже обиделся, кажется, тому, что я мог заподозрить его в служебной бестактности.
— Я не из любопытства, — сказал он. — Вот посмотрел на него вблизи — и почудилось, что когда-то мы с ним пересекались.
