по железной крыше.
— Мне кажется, она все больше нервничает, — сказал торговец Макфейлу на следующий день. — Она не знает, что задумал мистер Дэвидсон, и боится.
Макфейл уже видел ее в это утро и сразу заметил, что вся ее самоуверенность исчезла. Вид у нее был затравленный. Хорн искоса поглядел на него.
— Вы, наверно, не знаете, что мистер Дэвидсон предпринял по этому поводу? — осторожно спросил он.
— Не имею ни малейшего представления.
Вопрос Хорна смутил доктора — ему и самому казалось, что миссионер занят какой-то таинственной деятельностью. Ему чудилось, что Дэвидсон упрямо и осторожно плетет сеть вокруг этой женщины, чтобы, когда все будет готово, внезапно затянуть веревку.
— Он велел мне передать ей, — сказал торговец, — что, если он ей понадобится, пусть она в любое время пошлет за ним, и он непременно придет.
— И что же она ответила?
— Ничего не ответила. Я не дожидался. Я только сказал ей то, что он велел сказать, и ушел. Я боялся, что она примется плакать.
— Одиночество действует на нее угнетающе, — сказал доктор. — А тут еще дождь! От этого у кого угодно разыграются нервы, — продолжал он сердито. — Что он, никогда не прекращается на этом чертовом острове?
— В дождливый сезон льет почти без передышки. У нас в год выпадает триста дюймов осадков. Все дело в форме бухты. Можно подумать, что она притягивает дождь со всего океана.
— Черт бы побрал эту бухту с ее формой, — сказал доктор.
Он почесал место, укушенное москитом. Его душило раздражение. Когда дождь кончался и выглядывало солнце, остров превращался в оранжерею, полную влажных, тяжелых, удушливых испарений, и вас охватывало странное ощущение, что все кругом яростно растет. А в туземцах, которых считают беззаботными и счастливыми, как дети, благодаря их татуировке и крашеным волосам, начинало сквозить что-то зловещее; и, услышав за спиной шлепанье их босых ног, вы инстинктивно оборачивались. Вы чувствовали, что в любую минуту они могут оказаться рядом и молниеносно всадить вам между лопаток длинный нож. Как знать, какие черные мысли прячутся за их широко расставленными глазами? Они чем-то напоминали изображения на стенах египетских храмов, и от них веяло древним ужасом.
Миссионер приходил и снова уходил. Он был занят, но чем — Макфейлы не знали. Хорн сказал доктору, что он каждый день посещает губернатора, и как-то раз Дэвидсон сам заговорил о нем.
— Он производит впечатление человека решительного, но на поверку оказывается, что у него нет никакой твердости.
— Другими словами, он не желает безоговорочно подчиняться вашим требованиям? — шутливо сказал доктор.
Миссионер не улыбнулся.
— Я требую только одного — чтобы он поступил, как должно. Прискорбно, что есть люди, которым приходится напоминать об этом.
— Но ведь могут быть разные мнения, что считать должным.
— Если бы у больного началась гангрена ступни, могли бы вы равнодушно смотреть, как кто-то раздумывает, ампутировать ее или нет?
— Гангрена — вещь вполне реальная.
— А грех?
Что именно сделал Дэвидсон, скоро перестало быть тайной. Все четверо только что пообедали, дамы и доктор собирались по обыкновению пойти прилечь, пока не спадет жара, — Дэвидсон презирал эту изнеживающую привычку. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвалась мисс Томпсон. Она обвела всех взглядом и затем шагнула к Дэвидсону.
— Что ты, погань, наплел на меня губернатору?
Она заикалась от бешенства. На секунду воцарилась тишина. Затем миссионер пододвинул ей стул.
— Садитесь, пожалуйста, мисс Томпсон. Я давно надеялся еще раз побеседовать с вами.
— Сволочь ты поганая.
Она обрушила на него поток гнусных и оскорбительных ругательств. Дэвидсон не спускал с нее внимательного взгляда.
— Меня не трогает брань, которой вы сочли нужным осыпать меня, мисс Томпсон, — сказал он, — но я прошу вас не забывать, что здесь присутствуют дамы.
Теперь к ее гневу уже примешивались слезы. Лицо ее покраснело и распухло, словно ее что-то душило.
— Что случилось? — спросил доктор Макфейл.
— Ко мне заходил какой-то тип и сказал, чтобы я убиралась отсюда со следующим пароходом.
Блеснули ли глаза миссионера? Его лицо оставалось невозмутимым.
— Едва ли вы могли ожидать, что при данных обстоятельствах губернатор разрешит вам остаться здесь.
— Это твоя работа, — взвизгнула она. — Нечего вилять. Это твоя работа.
— Я не собираюсь вас обманывать. Я действительно убеждал губернатора принять меры, единственно совместные с его долгом.
— Ну что ты ко мне привязался? Я же тебе ничего не сделала.
— Поверьте, даже если бы вы причинили мне вред, я не питал бы к вам ни малейшего зла.
— Да что я, хочу, что ли, остаться в этой дыре? Я привыкла жить в настоящих городах!
— В таком случае я не понимаю, на что вы, собственно, жалуетесь.
С воплем ярости она выбежала из комнаты. Наступило короткое молчание. Потом заговорил Дэвидсон.
— Очень приятно, что губернатор все-таки решился действовать. Он слабоволен и без конца тянул и откладывал. Он говорил, что здесь она, во всяком случае, больше двух недель не пробудет, а потом уедет в Апию, которая находится в британских владениях и к нему отношения не имеет.
Миссионер вскочил и зашагал по комнате.
— Просто страшно становится при мысли, как люди, облеченные властью, стремятся уклониться от ответственности. Они рассуждают так, словно грех, творимый не у них на глазах, перестает быть грехом. Самое существование этой женщины — позор, и что изменится, если ее переправят на другой остров? В конце концов мне пришлось говорить прямо.
Дэвидсон нахмурился и выставил подбородок. Он весь дышал неукротимой решимостью.
— Я вас не совсем понимаю, — сказал доктор.
— Наша миссия пользуется кое-каким влиянием в Вашингтоне. Я сказал губернатору, что жалоба на его халатность вряд ли принесет ему большую пользу.
— Когда она должна уехать? — спросил доктор.
— Пароход из Сиднея в Сан-Франциско зайдет сюда в следующий вторник. Она отплывет на нем.
До вторника оставалось пять дней. Когда на следующий день Макфейл возвращался из госпиталя, куда он от нечего делать ходил почти каждое утро, на лестнице его остановил метис.
— Извините, доктор Макфейл. Мисс Томпсон нездорова. Вы к ней не зайдете?
— Разумеется.
Хорн проводил доктора в ее комнату. Она сидела на стуле, безучастно сложив руки, и смотрела перед собой. На ней было ее белое платье и большая шляпа с цветами. Макфейл заметил, что ее кожа под слоем пудры кажется желтовато-землистой, а глаза опухли.
— Мне очень жаль, что вы прихворнули, — сказал он.
— А, да я вовсе не больна. Я это просто сказала, чтобы повидать вас. Меня отсылают на пароходе, который едет во Фриско.
