сажей. Вынул из сумки Добротолюбие, да и показываю, говоря: удивляюсь этой премудрости, как бестелесная душа могла взять уголь и писать?.. Учитель, посмотревши заметку, начал говорить: и это таинство духов. Я сие объясню тебе; вот видишь: когда духи являются в телесном виде живому человеку, они набирают и составляют себе осязаемое тело из воздуха и световой материи, и когда совершают свое явление, опять возвращают занятое ими в те стихии, из коих был почерпнут состав их тела. И как воздух имеет упругость, сжимательную и растягательную силу, то душа, облаченная в него, может все брать, действовать и писать. – Да какая это у тебя книга? дай-ка я посмотрю! Он разогнул и открылась Симеона нового Богослова слово и речь. – А! должно быть книга богословская. Я никогда ее не видывал... Эта книга, батюшка, вся почти состоит из учения о внутренней сердечной молитве во имя Иисуса Христа; оно раскрыто здесь во всей подробности двадцатью пятью св. отцами. – А внутреннюю молитву я знаю, сказал учитель... Я поклонился ему в ноги и просил сказать мне что-нибудь о внутренней молитве. А вот что в новом завете сказано, что человек и вся тварь
Пошедши, я благодарил Бога за беседу с учителем, а о писаре молился, чтобы Господь устроил, хотя бы однажды, прочесть ему Добротолюбие, и вразумил бы его во спасение.
А то еще раз весною, приходя в одно село, случилось остановиться мне у священника. Он был человек добрый и одинокий: я провел у него три дня. Рассмотревши меня в сие время, он стал мне говорить: останься у меня, я положу тебе плату; мне нужен человек добросовестный; ты видел, что у нас строится при старой деревянной церкви новая каменная. Не могу найти верного человека, который бы посмотрел за рабочими, да сидел в часовне для сбора подаяния на постройку; а вижу, что ты был бы к сему способен, да и тебе по твоему направлению было бы жить хорошо; сидел бы один в часовне, да молился Богу, там есть и каморка уединенная для сторожа – останься пожалуйста, хотя только на сие время покуда церковь окончится. Хотя и долго я отказывался, но по убедительной просьбе священника должен был согласиться. Так и остался на лето до осени. Вот и стал жить в часовне. Сначала мне было спокойно и удобно упражняться в молитве, хотя и много народа приходило в часовню, особенно в праздничные дни, иные молиться, иные позевать, а иные стащить что-нибудь с сборной тарелки. И как я по временам читывал то Библию, то Добротолюбие, то некоторые из приходивших, видя сие, заводили со мною разговор, другие прашивали прочесть им что-нибудь.
По некотором времени я заметил, что одна какая-то крестьянская девица часто ходила в часовню и подолгу молилася Богу. Прислушавшись к ее бормотанью, я узнал, что она читает какие-то странные молитвы, а иные совсем перековерканные. Я спросил: кто ее сему научил? Она сказала, что мать, которая была церковная, а отец ее раскольник по беспоповщине. Пожалевши о всем этом, я советовал ей, чтоб она правильно, по преданию святой церкви, читала молитвы, и потому толковал ей: Отче наш, да Богородице Дево радуйся. А, наконец, сказал: твори-ка ты почаще да побольше Иисусову молитву; она доходнее всех молитв до Бога, и ты получишь чрез нее спасение души. Девица приняла совет мой со вниманием, и начала так поступать в простоте. И что же? После непродолжительного времени объявила мне, что привыкла к Иисусовой молитве, что чувствует влечение беспрестанно, если бы было можно, ею заниматься и когда молится, то чувствует приятность и по окончании также радость и охоту опять молиться. Я порадовался сему, и советовал ей далее и более продолжать молитву во имя Иисуса Христа.
Время подходило к концу лета; многие из приходящих в часовню начали приходить и ко мне, не только уже за чтением и советами, но и с разными житейскими скорбями, и даже за узнаванием отыскивания потерь и пропажей; видно, иные почли меня за ворожею. Наконец и помянутая девица в горести пришла за советом, как ей быть? Отец вознамерился отдать ее замуж поневоле за раскольника, тоже беспоповщинского, и венчать будет мужик. Какой же это законный брак, – воскликнула она, это все равно, что блуд! Я хочу бежать, куда глаза глядят. Я сказал ей: куда же ты убежишь? Ведь опять найдут же тебя. В нынешнее время нигде не укроешься без вида, везде сыщут; а лучше молись поусерднее о сем Богу, чтоб Он своими судьбами разрушил намерение твоего отца и сохранил бы душу твою от греха и от ереси. Это будет надежнее твоего бегства.
Время шло далее и мне невыносимо стало шумно и соблазнительно. Наконец, кончилось и лето, я решился оставить часовню и продолжать, как и прежде, путь мой. Пришел к священнику и начал говорить ему: вам, батюшка, известно мое устроение. Мне нужна тишина для занятия молитвою, а здесь очень для меня развлечение и вредно. Вот я исполнил вам послушание, лето прожил: теперь меня отпустите и благословите на уединенный путь. Священнику не хотелось отпустить меня, и он начал меня уговаривать: что тебе мешает и здесь молиться? Ведь дела у тебя никакого нет, кроме того, чтобы сидеть в часовне, а хлеб готовый у тебя есть. Пожалуй там день и ночь молись; живи-ка брат с Богом! Ты способен и полезен для сего места, с приходящими пустяков не болтаешь, а церкви Божией приносишь доход и собираешь, верно. Это угоднее перед Богом, нежели твоя уединенная молитва. Что тебе в уединении, с народом-то молиться еще веселее. Бог создал человека не для того, чтоб он одного себя только знал, но чтоб люди друг другу помогали, друг друга вели ко спасению, кто чем может. Посмотри-ка на святых и на вселенных учителей, они день и ночь хлопотали и пеклись о церкви, да и повсюду проповедывали, а не сидели в уединении и не скрывались от людей.
Всякому, батюшка, свое Бог дает дарование; много была проповедников, много было и отшельников. Кто какую и к чему находил в себе наклонность, тот так и поступал и веровал, что сам Бог указывал в этом ему спасительный путь. А как вы это мне рассудите: что многие из святых оставляли и сан святительский, настоятельский и священнический и убегали в уединенные пустыни, дабы не смущаться среди народа? Так Св. Исаак Сирин бежал от своей епископской паствы; так преподобный Афанасий Афонский кинул свою многочисленную обитель; и именно потому, что те места были для них соблазнительные, и что они истинно верили гласу Иисуса Христа:
Да ведь они были святые, сказал священник. Если святые, ответил я, остерегались, чтобы не повредиться сообщением с людьми, то что же остается делать бессильному грешнику? Наконец, простился я с этим добрым священником, и он с любовию проводил меня в путь.
Прошедши верст десять, я остановился ночевать в деревне. На сем ночлеге я увидел отчаянно больного мужика, и советовал бывшим около него, чтобы его причастить св. Христовых тайн. Согласились, и к утру послали за священником, в приходское их село. Я остался подождать, чтобы поклониться святым дарам и помолиться при сем великом таинстве. Вышел на улицу, сел на завалинке, да и дожидаюсь, чтобы встретить священника. Вдруг неожиданно с задворья выбегает ко мне та девица, которая маливалась в часовне.
Как ты сюда попала, спросил я.
У нас назначено было быть рукобитью, чтобы выдать меня за раскольника, и я ушла. При сем поклонившись мне в ноги, начала говорить: сделай милость, возьми меня с собой и отведи в какой-нибудь женский монастырь; я не желаю замуж, буду жить в монастыре, да творить Иисусову молитву. Тебя там послушают и меня примут.
Помилуй, сказал я, куда мне тебя повести? Я в сей стороне ни одного женского монастыря не знаю, да и как я с тобой пойду, когда у тебя нет паспорта? Раз, что нигде тебя не примут; да и укрыться тебе нигде нельзя в нынешнее время, сейчас поймают, да и пошлют по пересылке в свое место, да еще: накажут за бродяжничество. Иди лучше домой да молись Богу, а если не хочешь в замужество, то притвори себе какую-нибудь немощь. Это называется спасительное притворство; так поступали св. матерь Климента и преподобная Марина, спасавшаяся в мужском монастыре, и многие другие.
В сие время, когда мы сидели да рассуждали, увидели, что четыре мужика гонят на паре по дороге, и прямо подскакали к нам. Схватили девку, посадили ее в телегу и с одним мужиком отправили; а трое связали мне руки и погнали меня обратно в то село, где я летом жил. На все мои оправдания они только кричали: мы тебе, святоша, дадим знать, как девок сманивать! К вечеру привели меня в сельскую управу,
