Шустов задал встречный вопрос:
– Как ты думаешь, Андрей, почему вообще существует начальство? К примеру, для тебя.
Яцкевич пожал плечами. Старая песня, сейчас сообщит о свободе, которую...
И не ошибся.
– Для того, – продолжил Олег, – чтобы ты не думал. Если тебе дать слишком много воли, ты начнешь думать. Тут и до бунта недалеко, как считаешь?
Яцкевич до того привык к подобным разговорам, что не счел нужным отвечать. В конце концов ему нет дела до настроения Шустова – подпортил он его или нет. Андрей еще в начале матча отметил, что Олег явился на игру не в лучшем расположении духа, но воодушевился от хорошей игры, которая, несмотря на откровенное равнодушие Яцкевича к баскетболу, произвела и на него впечатление.
Меняя тему разговора, Андрей рискнул спросить:
– Сам-то чего кислый пришел?
Олег махнул рукой – не хотелось открывать причин, которые ввели его в уныние. Он не так часто встречался с дочерью, пришлось преодолеть себя, чтобы однажды появиться на пороге некогда своей квартиры. Казалось, не было долгих месяцев разлуки, а с другой стороны, они давали о себе знать: дочь встретила его радостно, долго плакала у него на плече, и Олегу пришлось выслушать справедливые упреки девочки.
Ему было невероятно сложно объяснить ей причины, по которым они редко виделись. Ей только девять лет, но чувствовалась в ней не просто потребность в объяснениях отца, но его присутствие, что ли.
Лишь когда они оба заново стали привыкать друг к другу, между ними возникла та невидимая, когда-то прерванная связь.
Олегу хотелось, чтобы дочь явственно представила его стоящим под холодным дождем и устремившим тоскливый взгляд на ярко освещенные окна. Но он предвидел вопрос дочери: «А почему ты не зашел?» – и не знал на него ответа.
И вот неожиданный вопрос Яцкевича подтолкнул его к открытому разговору.
– С дочкой вчера встречался, – улыбнулся Олег.
Яцкевич спокойно воспринял это известие.
– Не подумываешь сойтись со своей бывшей? – спросил он.
– Честно? – Поймав необязательный в этом случае кивок собеседника, Олег продолжил:
– Если честно, Андрей, то я бы бегом. Но не из-за жены, нет, хотя и по ней скучаю. – На его лицо набежала грустная улыбка. – Вчера с дочуркой часа полтора гулял.
– Отцом-то тебя она называла?
Олег долго молчал.
– Знаешь, – наконец произнес он, – она, конечно, не взрослая, но в ней определенно есть детская дипломатия, раньше я об этом не догадывался.
Отцом называла, – глаза Олега погрустнели еще больше. – А отчима за глаза предпочла называть Васькой. Олимпийским, – добавил Шустов и пояснил:
– Он работал начальником цеха на фабрике пластмассовых изделий, в свое время наладил производство полиэтиленовых пакетов, с изображением олимпийского Мишки в частности. Натаскал домой столько пакетов, что до сих пор не кончились. В магазин – с «Мишкой», вторую обувь в школу тоже таскает в таких же пакетах. «Не обижается на прозвище?» – спрашиваю. Качает головой: «Ты что, папа, я же про себя его так называю, а то обидится. Я даже маме не говорю, что дала ему прозвище». – «А почему не Мишкой называешь?» – «Так ведь он Василий Геннадьевич». Да, говорю, так даже забавней.
Олег умолк, бросив на товарища смущенный взгляд:
– Ты тоже помалкивай, Андрей. Это личное. Если хочешь – ты поплакался мне, я – тебе.
– Заметано, командир, – улыбнулся Яцкевич.
Андрей в очередной раз убедился, что Олег не может быть причастен к смерти Светы Михайловой и Валентины Ширяевой. Яцкевич искал и не мог найти причины, по которым Олег мог дать согласие на этот зверский акт. Трудно, почти невозможно представить себе Олега, самолично затягивающего удавку на хрупкой шее девочки.
Но кто же второй? Кто? Его вычисление так или иначе наводило на мысль о неразрешимости задачи.
Как в парадоксе: «В деревне жил только один цирюльник, который брил всех, кто не брился сам. Кто брил цирюльника?» Кроме бессмысленных, на этот вопрос ответа нет.
Голову сломать можно.
– Андрей...
– А? – Яцкевич встрепенулся, отгоняя назойливые видения.
– Ты слушаешь?
– Да-да... Ты что-то говорил о Ширяевой?
Шустов недовольно покачал головой и вынужден был повторить:
– К сожалению, я не знаю всех подробностей, но судья вела собственное расследование, подключила к этому следователя прокуратуры. Вполне возможно, нашла что-то. А может, нет...
– Откуда ты знаешь об этом?
– Да так, – словно уходя от ответа, обронил Олег.
С этим делом ему надоел Белоногов, а вчера вечером при встрече у кинотеатра выяснилось, что, в свою очередь, и Рожнов предпринял некоторые шаги, чтобы выяснить истинное положение дел с судьей. Но обсуждать их с Шустовым он не стал.
Не стал, потому что о «шагах» они с Олегом имели разные представления. Полковник имел в виду не добытую им информацию, а акцию по ликвидации Ширяевой, из-за которой он и появился в Юрьеве.
Рожнов провел ее по прежней схеме, которая так полюбилась ему, опять же убив двух зайцев одним ударом: устранил Ширяеву и предупредил таким образом следователя Маргелова. Тот не дурак, поймет, что следующий в списке именно он. Чтобы полнее почувствовать угрозу, достаточно просто оглянуться назад.
Или для наглядности сходить на кладбище.
Конечно, герои существуют и сейчас, но зовутся уже самоубийцами.
Всего этого Олег, конечно, не услышал. Во время вчерашней беседы он ждал, что полковник упомянет истинные причины своего неожиданного появления в Юрьеве. Но так и не дождался, лишь принял от Рожнова полуофициальную похвалу Яцкевичу и Оганесяну, которые отлично справились с заданием.
Зрители встали, аплодисментами приветствуя победу «Динамо». Шустов первым направился к выходу из сектора. Андрей тронул его за плечо:
– Извини, Олег, я пойду в раздевалку, хочу поздравить Алексея.
– Валяй, – не оборачиваясь, отозвался Шустов. – Только не говори о нашем разговоре Бельчонку, лады? За себя могу поручиться: буду нем как рыба.
В ответ на ироничный тон командира Яцкевич махнул рукой.
Они распрощались у выхода из четвертого сектора. Еще раз всмотревшись в погрустневшие глаза командира, Яцкевич окончательно убедился: нет, Олег не причастен к убийству девочки. И почувствовал возникшее в глубине души легкое беспокойство: он не поведал Шустову о коротком разговоре с Мигуновым, о его признании и собственных подозрениях.
Сказать об этом стоило. Но скрепя сердце решил повременить: что-то тревожило его. Первый кандидат на такой разговор – Белоногов. Если бы Андрей вчера поговорил с Сергеем, может быть, совместными усилиями им удалось спасти Ширяеву. Как? Хотя бы обычной настоятельной просьбой уехать далеко и надолго.
Как бы то ни было, но Белоногов был единственным человеком, кто не мог пойти на такое зверство.
Даже больше: по мнению Андрея, он мог предупредить очередной произвол.
