19
На оперативную работу в Каир Лев Радзянский прибыл в декабре 1976 года. Едва ли не первые инструкции, прозвучавшие из уст резидента, были примерно таковы: «Изучай город, лучше всего пешком, присматривайся к людям, врастай в новую обстановку, изучай объекты проникновения, подбирай места встреч, изучай местную прессу и журналистов, заводи знакомства — светские, нейтральные...»
Первым делом Лев отправился к пирамидам. Под впечатлением увиденного поделился с новым товарищем, что собирается устроить тайник у подножия Сфинкса. Но вскоре остыл и окунулся в оперативную рутину.
Первого «контакта» молодой оперуполномоченный каирской резидентуры КГБ заарканил в Египетском музее, расположенном неподалеку от центральной площади Каира Тахрир. Уезжая, он передал его другому сотруднику резидентуры. Что интересно, и второй объект, взятый Радзянским в разработку, также был любителем искусства, в частности, египетских древностей. Оперативный «контакт» из него получился слабеньким и не претендовал на активную роль. Этим контактом был Халед Валили.
Привычка посещать музеи, выставки, галереи вылилась для Льва Радзянского в любовь к искусству. После трех лет работы за границей он, ожидая перевода в другой отдел и выполняя при этом в Мосгорсовете поручения «конторы», с неподдельным интересом следил за тем, что происходит в мире искусства.
На Татьяну Пруткову он произвел неизгладимое впечатление при первой же встрече во вновь открытой галерее на улице Беговой. Там проходила выставка молодых художников. Татьяна была в командировке от куйбышевского объединения Гипровостокнефть и, осматривая достопримечательности столицы, решила зайти в галерею.
Она долго стояла перед картиной молодого художника с изображением седого юноши — именно седого, а не натурального или крашеного блондина. В его руках бутылка вина, глаза обращены к небу, под ногами куча хлама и посверкивающие ювелирные украшения; на заднем плане картины изображен небоскреб, у основания которого вздыбилась земля, словно поглощая высотное здание.
Картина была выписана хорошо — четкие линии, отсутствие полутонов, но замысел художника для Татьяны остался неясен. Вдруг позади она услышала тихий мягкий голос:
— 'In vino veritas!'
Она обернулась. Перед ней стоял молодой человек среднего роста, одетый в пуловер с замшевыми накладками на локтях и безукоризненно отутюженные брюки. Судя по стильной одежде, но в основном по фразе, сказанной на незнакомом языке, Татьяна решила, что перед ней иностранец, заглянувший на выставку. Она улыбнулась его внимательному взгляду и обезоруживающей полуулыбке тонких губ, пожала плечами и смущенно покачала головой. Ей почему-то захотелось ответить ему на ломаном русском: «Не понимай. Ай эм сорри, извините». И едва не вздрогнула, когда незнакомец заговорил на чистом русском:
— 'Истина в вине!' Это название картины. Дело в том, что я часто посещаю выставки и знаком с художником, который испортил этот некогда девственно-чистый холст. Фамилия этого молодого мастера вам ничего не скажет: Гарри Смысловский. Он попытался сказать, что подшофе материальные ценности стоят на одном уровне с хламом, попросту говоря — ничего не стоят. Может быть, кистью он владеет неплохо, но в голове у Гарри, по-моему, полно тараканов. Вы убедитесь в этом, если позволите мне проводить вас к следующей работе Смысловского. Будем знакомы, меня зовут Лев Радзянский.
Обескураженная Татьяна даже не попыталась освободиться от руки нового знакомого, которой он поддерживал женщину под локоть. Его мягкий, убаюкивающий голос не смолкал ни на минуту.
Радзянский подвел ее к картине, выполненной в том же стиле. Она была первой в ряду десятка или чуть более картин, одинаковых по размеру и представлявших собой единую композицию. Женщина не ошиблась, поскольку молодой человек, словно отвечая на ее мысли, уже давал объяснения:
— Эту композицию я назвал «Двенадцатиперстный триптих». Сам же авангардист наивно предполагает, что изобразил двенадцать русифицированных подвигов Геракла, и даже дал этому соответствующее название. Обратите внимание на первое полотно, оно называется «Битва с Январем». Видите, Геркулес довольно пассивно ведет сражение, а именно — сидит у костра и греется. Неинтересно. Зато борьба с Февралем выписана с соблюдением центрально-черноземных погодных условий: Геракл расчищает лопатой занесенные снегом дороги. Ну не идиот ли?.. Теперь взгляните, что он делает с Мартом: воткнул ему в глаз сосульку! «О темпора, о морес!»[1] А вот Апрель. Тут, как мне кажется, подвиг грека преувеличен. Я не знаю, зачем Геракл вышел на проталину с косой- литовкой, но, как бы то ни было, он скосил Апрелю ноги под самые... колени...
Так они добрались до Декабря, последней картины «двенадцатиперстного триптиха», где на высокой, украшенной праздничными гирляндами и игрушками сосне Геракл руками кровавого авангардиста Гарри Смысловского вздернул Деда Мороза. Тут же, под сосной, валялся полупустой мешок с подарками, а красная, с меховой опушкой шапка новогоднего покойника венчала голову замерзшего Геракла.
Невеселая, мрачная картина, однако Татьяна, не в силах сдерживаться, громко рассмеялась, привлекая внимание посетителей выставки. Ее смех был вызван только комментариями Радзянского к последней картине с новогодними подарками: «Бойся данайцев (греков), дары приносящих». Да еще к месту Лев привел языческое заклинание: «Если увижу на дереве труп раскачивающийся; вырежу так и руны нарисую...»
Они устроились в уютном ресторане арабских национальных блюд на Петровско-Разумовской аллее. Видя, что его новая знакомая с удивлением читает меню, Радзянский сам сделал заказ смуглолицему бею, спросив, есть ли кускус.
— Кускус? — переспросила Татьяна, когда официант удалился. — Смешное название. С чем его едят?
— Это отдельное блюдо, — пояснил Лев, знаток и любитель арабских яств, — национальное кушанье берберов и арабов. Готовится по традиционному рецепту — из бараньего мяса, овощей и манки. Почему традиционному? Вообще арабы не любят изменений. Хотя бы потому, что это слово у них заменяет другое. Например, араб никогда не скажет, что, к примеру, мясо — прошу прощения — протухло или испортилось. Он скажет: мясо изменилось. Арабы не любят изменений, сохраняют многовековые традиции, у них нет моды как таковой. Но в то же время идут в ногу со временем. Понять сложно, но тем не менее это так. Так вот, готовится кускус достаточно долго, что-то около двух часов, потому я спросил у бея, есть ли готовый. Иначе нам пришлось бы ждать до вечера. Не знаю, как вы, а я проголодался.
— Можно задать вам вопрос?
— Я весь внимание.
— Где и кем вы работаете? Мне кажется, у вас какая-то необычная, редкая профессия.
— А вы попробуйте угадать.
— Вы переводчик? С арабского, — добавила Татьяна.
Радзянский покачал головой.
— Вы журналист?
Снова отрицательное покачивание головы.
— Ну... я не знаю... Сдаюсь.
И наконец признание:
— Я разведчик.
— Кто?! — От неподдельного удивления брови женщины поползли вверх. — Мне кажется, у меня сегодня что-то со слухом...
— Разведчик, — повторил Лев. — Бывший. Потому и говорю так открыто.
Татьяна не поверила, посчитав, что молодой человек, возраст которого она определила в двадцать семь — двадцать восемь лет, намеренно напускает на себя таинственность, чтобы Татьяна растаяла перед ним в первый же вечер их знакомства. Для этого он сделал достаточно, например, угостил кускусом, который действительно оказался превосходным на вкус. Также обратила внимание на цену: пища арабов и
