— Если разучишься — буду, — соглашалась Анюта.
Вот и сейчас она взяла под опеку женщину, которая была старше ее лет на семь.
Корсаков заварил кружку кофе, устроился возле стола. Заворочался в кресле Воскобойников.
— Это мне снится или действительно пахнет кофе? — сонно спросил он.
— Это действительно пахнет кофе, — задушевным голосом подтвердил Корсаков. — Чарующий аромат. Пришлите нам три крышечки от стограммовых банок и взамен утраченному здоровью получите прекрасную красную кружку. Пластиковую, — уточнил он.
— Налей мне кофейку, — слабым голосом попросил Павел.
— А как же больное сердце? — вкрадчиво осведомился Корсаков.
— Ну, налей, пока Марина спит. Что тебе, жалко?
— Для друга ничего не жалко. С сахаром?
— Ага.
— Со сливками?
— Если есть.
— А сигаретку прикурить? С кофейком сигаретка, это…
— Я сейчас встану и отниму кофе у тебя, — пригрозил Пашка.
— Понял.
Корсаков заварил еще кружку.
— Держи.
— Ох, какой кайф, — простонал Воскобойников. — Что вы меня все лечить взялись? Ладно водка, а то: не кури, кофе не пей. Ты хоть знаешь, что в растворимом кофе столько же кофеина, сколько в воде из- под крана? Все выпарили или выморозили. Чай и тот для сердца более вреден.
— Да пей, чего ты разобиделся.
— То-то! — Павел, прикрыв глаза, сделал огромный глоток. — А что ты там насчет сигаретки говорил?
Марина с Анютой проснулись около девяти утра. Пока они принимали душ, Корсаков приготовил завтрак: яйца всмятку, бутерброды и кофе. Воскобойников бродил по комнатам, с нетерпением ожидая, когда все уедут, чтобы спокойно заняться картиной. После завтрака он проводил всех на улицу и попросил, чтобы раньше шести-семи часов вечера никто не появлялся.
— Трудись спокойно, — сказал Корсаков, — а мы отдохнем. И за тебя тоже.
Павел поцеловал Марину, помахал Игорю и Анюте и закрыл двери. Корсаков услышал, как Воскобойников щелкнул замком и одобрительно кивнул — это он предупредил Пашку, что могут заявиться коллеги или просто друзья пивка попить и тогда никакой работы не будет.
— Ну что, красавицы? Куда едем? — спросил он, оборачиваясь к девушкам.
— Я бы хотела в Архангельское, — попросила Марина.
— Значит, едем в Архангельское, — сказала Анюта, — есть возражения?
— Никаких, — поспешил ответить Корсаков.
— Вот и отлично. А потом предлагаю на пляж, а потом поедем ко мне, в Митино. Это по дороге. Должна же ты посмотреть, как я живу.
— Хорошо, — согласилась Марина.
Поехали на красной «daewoo» Анюты. Марина, хотя ей хотелось обкатать «Ниву», не возражала — после ночного происшествия она чувствовала себя невыспавшейся. Анюта наоборот, будто спокойно проспала всю ночь, была полна сил и энергии. Она усадила Марину на переднее пассажирское сиденье и пообещала ехать осторожно. Корсаков, прежде чем сесть в машину, шепотом сказал, что у Марины только полтора месяца беременности и не стоит так ее опекать. Анюта отмахнулась от него, ядовито спросив: он беременный или Марина? — и заявила, что она как женщина лучше знает, что делать.
Через Строгино выехали на Новорижское шоссе. Анюта вела машину быстро, но без своей обычной наглости, не забывая, однако, сигналить и отпускать едкие замечания по поводу манеры вождения других водителей.
Припарковав машину перед центральным входом в усадьбу, она, словно профессиональный экскурсовод, начала было рассказывать об Архангельском, но Марина мягко ее остановила:
— Анечка, это же моя специальность, позволь я проведу экскурсию.
Посетителей было немного, а может, так казалось потому, что усадьба занимала большую территорию. В основном бродили группы иностранцев, восхищенно цокавших языками и щелкавших фотоаппаратами. Усадьба строилась и украшалась более пятидесяти лет и, по словам современников, напоминала садами, цветниками и парками райский сад. Редкие сорта деревьев и кустарников впоследствии погибли — оросить территорию парка в полтора десятка гектаров при Советской власти оказалось не под силу. Корсаков был здесь еще в студенческие годы, все с тех пор позабыл и с удовольствием слушал Марину. Они бродили по паркам, спускались по террасам, проходили длинными «зелеными галереями», напомнившими Анюте Петродворец, где она была в прошлом году. Марина останавливалась перед скульптурами античных философов, полководцев, мифологических персонажей, сыпала именами ваятелей, работавших на князя Юсупова, коротко рассказывала историю каждого: Кампиони, Пенно, Трискорни. Коллекцию живописи смотреть не пошли — погода была отличная и заходить в помещение не хотелось, хотя посмотреть и там было что: в коллекции Юсупова были итальянские, голландские, французские художники семнадцатого — девятнадцатого веков.
Перелеском спустились к реке и расположились у воды, на крутом берегу. Справа был пологий спуск к реке. Анюта сбегала в машину и принесла купальники себе и Марине. Корсаков с завистью смотрел, как они плещутся в воде, — сам он в трусах с нарисованными мышами купаться не решился. У обеих были такие фигуры, что хоть сейчас ваяй их и выставляй возле малого дворца «Каприз» или у «Чайного домика». Пожалуй, ни один из архитекторов: ни Гонзаго, ни Петонди, ни Бове, не нашел бы, что возразить.
Затем, возле примыкавшего к территории усадьбы санатория Министерства обороны они обнаружили шашлычную. Корсаков набрал шашлыков, пива себе и Марине и, несмотря на протесты Анюты, минеральной воды для нее, заявив, что после пива она за руль не сядет. К трем часам стало жарко даже под тентом шашлычной, и Анюта предложила заехать к ней на кофе, а потом на пляж в Строгинскую пойму. Так и поступили и на Арбат вернулись в начале седьмого вечера, истомленные водой и солнцем.
Анюта поставила машину рядом с «Нивой», посигналила, вызывая Воскобойникова. Корсаков, встав под окно спальни, крикнул пару раз, потом постучал в дверь.
— А он не мог уйти? — спросила Марина. — Может, в магазин или по Арбату пройтись.
— Посмотрим, — Игорь открыл дверь своим ключом, подумав, что надо бы провести звонок.
Он быстро поднялся по лестнице. Павел сидел в кресле с закрытыми глазами. У Корсакова екнуло сердце, но, подойдя, он с облегчением обнаружил, что Пашка попросту спит. На столе в пепельнице лежала гора окурков. Корсаков быстро опорожнил ее в мусорное ведро.
— Вот это я понимаю работа! — воскликнул он. — Спровадил всех и спать.
— Работу я сделал, — пробурчал Воскобойников, открывая глаза, — можешь посмотреть.
Он поднялся и протопал в спальню. Картина стояла на мольберте, развернутая к свету. Корсаков взглянул на нее и почувствовал, как по спине побежали мурашки — его ночной кошмар оказался пророческим. Картина была выполнена в темных тонах. На перешейке, разделявшем болотистую равнину, сходились две армии, вот-вот должна была грянуть битва. Справа к болотам подступали горы, слева — холмистая равнина. Ущербная луна освещала трясину, испарения делали фигуры бойцов размытыми. Справа, на скале, в окружении багровых чешуйчатых чудищ, сидела женщина в доспехах. Ее фигура была прописана с удивительной точностью: губы улыбались злой усмешкой, черные волосы вились под порывами ветра, черные широко распахнутые глаза, казалось, проникают в самую душу зрителя. В ней было что-то неуловимо отталкивающее, несмотря на прекрасное лицо и идеальную фигуру. Вот сейчас она небрежно взмахнет рукой, посылая войска на смерть, и никто не дрогнет, готовый умереть за нее. Даже не за нее как абстрактную фигуру предводителя, а за обладание ею. Корсаков был готов поклясться, что именно за обладание этим божественным телом идут умирать воины как с одной стороны, так и с другой. Мимолетный восторг обладания для героя, решившего исход сражения, и после быстрая смерть с улыбкой осуществленной мечты на губах…
— …шестнадцатым — началом семнадцатого века, но холст значительно моложе, — услышал
