никого не громило, не подавляло, не терзало, а просто выглядело талантливее соперников во всем — от первой и до последней секунды игры, а не матча. После самых ответственных игр в шестидесятом году никто из торпедовцев не чувствовал себя измотанным: с удовольствием поиграли бы еще… И никакого страха перед любым противником — с нетерпением ждали начала матча, чтобы поскорее проявить себя. Это состояние в последующие годы никогда к ним всем сразу не возвращалось.
Со сборной Польши играли в Москве. Аншлага не было — польские футболисты не тронули воображения нашей аудитории, неизбалованной, но продвинутой в понимании футбола, как, может быть, никогда потом — но восемьдесят пять тысяч в Лужниках собралось. Из Испании на матч приехал тренер их сборной Эленио Эррера.
Валентин Бубукин говорил, что в основной состав тогдашней сборной СССР попасть было крайне трудно, зато тем, кто вошел в него прочно, игралось в команде легко: партнеры очень верили друг в друга.
С поляками разобрались на удивление просто.
Стефанишин — вратарь, очень понравившийся нам в приезд сборной Польши восьмилетней давности, когда сборная Москвы проиграла гостям при своем дебюте в первый для нашего футбола олимпийский сезон, — пропустил от четырех советских форвардов семь мячей. Понедельник забил три гола, Иванов — два, Метревели с Бубукиным по одному. Маслаченко за пять минут до окончания матча пропустил единственный мяч от Поля с одиннадцатиметрового удара.
Самое, однако, сильное впечатление выигрыш у польских коллег произвел, как вскоре выяснилось, на тренера испанцев. Мы к тому времени, кажется, весь футбольный мир заразили политическим вирусом — и руководители футбола в Испании повели себя в стиле нашего начальства сталинской поры. Потребовали от тренера гарантий, что непременно выиграет. Но испанцы с поверженным нашей сборной в Москве противником сыграли менее впечатляюще — для того, чтобы забить семь голов, им потребовалось два матча. И Эррера воздержался от гарантий. Матч между сборными Испании и СССР не состоялся вовсе. И наша пропаганда раструбила, что режим Франко не захотел контактов с нашими футболистами. Игроки сборной СССР отчасти даже сожалели, что не померились силами с капиталистами. Кроме того, их забавляла знакомая ситуация, перевернувшаяся так, что осторожность оказалась вызвана страхом перед их силой.
В составе сборной — правда, среди дальних, как ему самому показалось, резервистов — был и еще один торпедовец — новобранец клуба Борис Батанов.
Когда по завершении сезона в зиловском Дворце культуры вручали золотые медали, приглашение принять награду Батанову вызвало в зале такой рев и овацию, что Иванов шепнул Борису: «Ну ты и даешь, Боб!»
В команде, всецело подчиненной в игровом поведении Иванову, Боб смело заявил о своей самостоятельности. «Дело не в лидерстве, — говорил мне Батанов спустя годы, вспоминая тот сезон, — а в уверенности, что поступаешь правильно. Иванов как привык играть? Он требует: дай ему мяч! И попробуй — не дай… А я возьми и развернись в другую сторону. Вижу: занял он позицию — я ему сразу же мячишко. И он вышел один на один. Забил таким образом десяточек голов — и больше никогда мне ни слова не говорил».
Аплодировали, я считаю, и тренерской проницательности Маслова. «Дед» не один, как уже заметили мы, сезон собирал свою коллекцию игроков. И вдруг накануне сезона шестидесятого в этот сбалансированный организм имплантировал — как же еще могло показаться, когда компания сложилась целиком из своих? — двадцатишестилетнего (ровесник Иванова) Батанова.
Насчет «вдруг» я, конечно, обмолвился ради красного словца. Вдруг — в смысле энергии принятого решения, потаенного до поры.
Борис Батанов — москвич с Арбата. Истовый спартаковский болельщик — поклонник Николая Дементьева. Полгода занимался тринадцатилетним подростком у знаменитого детского тренера «Спартака» Александра Игумнова на Ширяевом поле. Но потом, по каким-то соображениям, решил тренироваться поближе к дому на стадионе «Метрострой». Вошел в юношескую сборную Москвы, но после медицинского освидетельствования у него обнаружили гипертонию — и запретили футбол. Но Батанов продолжал играть до службы на Черноморском флоте, где стал выступать за команду мастеров класса «Б», представляющую севастопольский Дом офицеров. Вот оттуда Николай Петрович Старостин пригласил Бориса в московский «Спартак». Но в составе сплошь из олимпийских чемпионов молодой человек не надеялся закрепиться, а сидеть в запасе ни за что не хотел. И уехал в Ленинград. В «Зените» Батанов играл настолько успешно, что Старостин повторил свое приглашение настоятельнее, но его опередил Маслов — выяснилось, что Борис уже дал «Деду» слово перейти в «Торпедо».
В сборную Батанова пригласили, возможно, не за торпедовские, а еще за ленинградские заслуги. Но повторялась история со звездным «Спартаком» — ничего, кроме запаса, не маячило. Борис самовольно уехал в Таллинн — играть за «Торпедо» календарный матч. И Качалин в наказание заменил его на Юрия Ковалева, который в основной состав так и не попал. А «Торпедо» явно не прогадало, что опытный новобранец весь свой игровой потенциал отдал клубу в самый ответственный момент его преобразования.
…Зимой чемпионам — студентам инфизкульта пришлось нажать на учебу: под марку лучших футболистов можно было все зачеты сдать. Но на зачете у одного уважаемого педагога произошла неувязка — он спросил Батанова: знает ли тот, за кого болеет преподаватель? И Борису пришлось узнать, что за «Динамо», которому забил не один мяч…
Анекдотический случай с педагогом Батанов по неосторожности рассказал на страницах журнала, который я тогда редактировал, — и когда Валентин Иванов встретил Бориса Алексеевича на презентации изваяния Яшину на стадионе «Динамо», то поинтересовался: «Ты один, что ли, Леве забивал?»
Но Боб никогда бы себе не позволил принизить значение Кузьмы — чему свидетельством рассказ, напечатанный в том же журнале:
«Я бы сказал, что повод вспомнить Кузьму нам дает едва ли не каждая из нынешних игр. Когда, кстати, и хороших, что, согласен, сегодня — редкость, форвардов видишь. Им, может быть, и больше, чем бездарностям, не хватает такого партнера, как он. А совсем молодым — такого вот наставника, каким Иванов бывал для нас — и в клубе, и в сборной.
Мы с Кузьмой оба с тридцать четвертого года. Но я не стесняюсь сказать, что весь первый сезон в команде я у него учился, хотя своего лица и в таком партнерстве старался не терять… Вслух он мне, пожалуй, одну всего, но очень важную вещь сказал: «Боб, не разбрасывайся. Своего игрока бери — и из-под него играй. И всем нам будет легче…» И я всю суть торпедовской дисциплины из того замечания понял, когда мы ненужных, сбивающих с толку партнера ходов не делаем. Мыслим нам одним понятными категориями… Самое основное — игра без мяча. « Расставить» своими ходами противника на поле так, чтобы удобно было его обыгрывать. Каждый из нас занимает соответствующую позицию — и двигается. Когда это получается синхронно, играть становится намного интереснее. Вот сейчас смотришь на футболистов в игре — и не представляешь: а что они могут созидательного сделать? Игрок куда смотрит, туда и бежит.
Так вот, Кузьма всегда глазами показывает ход в одну сторону, а отдает мяч в противоположную. Причем решение (поворот ноги) происходит в последнее мгновение, когда противник запутан мельканием взгляда…
На тренировках я всегда работал вместе с ним: стреляли мячом друг в друга с небольшой дистанции, чтобы и отдавать точно, и принимать любой силы удар без отскока. Я не сразу это смог, но держался только Кузьмы, его уровня. Прибавлять в игре можно до конца футбольной жизни, пока тянет «мотор». Но главное — башка. Для того и техника, чтобы мысли осуществлять.
Когда я говорю про современность Кузьмы, про необходимость такого, как он, сегодняшнему
