сотрясаясь всем телом. Правда, в перерывах между приступами смеха Гобе все-таки смог приказать бойцам садиться, трижды попить воды и согнать Шныгина, никак не желавшего опускать пятую точку на чудной и неудобный металлический стул, со своего кресла. Наконец, когда агенты уже стали дружно собираться плюнуть на психиатра и уйти из его сумасшедшего кабинета, Гобе смеяться перестал.
– Странно, я думал, что смогу смоделировать заразительный смех. Видимо, где-то просчитался, – задумчиво проговорил он и опустился в кресло Людовика Четырнадцатого. То есть, не в личное кресло короля, а в то, какие делали в его эпоху.
– Жаль, конечно, что вы сами ничего не поняли, но другого я от спецназовцев и не ожидал, – продолжил свою речь Гобе. – Объясню на пальцах. Скажите, как по-вашему, почему во время операции по захвату беглеца даже страдающему похмельным синдромом пришельцу удалось установить определенный контроль над вашим разумом?.. Да потому, что вы концентрировались на инопланетянине и ожидали того, что тот попробует заставить вас делать какие-то неприятные вещи, – профессор усмехнулся. – Минуту назад я старался сделать примерно то же самое. То есть, говоря по-простому, хотел вас заболтать до полусмерти. Вы все ждали этого и, слушая меня, начали погружаться в различные степени транса. И лишь Микола нашел спасение от этого…
– То есть, герр Гобе, вы хотите сказать… – начал было делиться своими догадками Зибцих, но профессор его оборвал.
– Именно! Я хочу сказать, что вся атмосфера этого кабинета, мое поведение и особенности речи были направлены на то, чтобы оказать отрицательное воздействие на вашу психику, – оскалился француз. – Найти спасение от такого воздействия очень просто, и месье Пацук вам это продемонстрировал. Достаточно просто отрешиться от окружающего, погрузиться в себя, и воздействие на вас ослабнет, постепенно сойдет на нет. Микола перестал меня слушать и обращать внимание на окружающую обстановку. Он начал петь, а визуальное внимание сконцентрировал на моей шкатулке. Кстати, принадлежавшей некогда Марии Медичи.
– А сколько она сейчас у антиквара может стоить? – тут же полюбопытствовал Пацук, н Шныгин оборвал его.
– Да, помолчи ты, сало стяжательное, – рявкнул он, а затем повернулся к профессору. – Так это что же, получается, что мы совсем не исключительные? Защищаться от воздействия пришельцев каждый сможет?
– И да, и нет, – развел руками Гобе. – В данный момент люди не нашли средства защиты от воздействия инопланетян. Вы являетесь единственным исключением, потому что способны оказывать пришельцам сопротивление хотя бы в течение короткого промежутка времени. Моя задача – научить вас делать это как можно лучше. А со временем я надеюсь изобрести такое оборудование, которое позволит проводить психологическую подготовку любого человека, делая его невосприимчивым к ментальным сигналам пришельцев…
– Профессор, извините, что перебил, но вы сейчас на нас опять воздействуете или занятия пытаетесь вести? – с наивным выражением лица поинтересовался Пацук. – Это я к тому спрашиваю, что можно петь начинать, или вас еще нужно послушать?..
Профессор сначала сердито посмотрел на украинца, грозно шевеля губами, а затем махнул рукой и расхохотался. Третий раз за последние полчаса. Правда, теперь он смеялся не один. Почин Гобе поддержали и другие «икс-ассенизаторы». И было совершенно непонятно, научился ли уже профессор заразительно смеяться, или просто у Пацука хорошая шутка получилась…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Третья планета от Солнца. Чуть больше двух тысяч лет от Р. Х., намного больше четырех от К. В. и уж совсем далеко от мезозойской эры. Время года: не меняется уже на протяжении пяти глав. Наверное, забыло. Местное время: за полночь. Нормальные люди уже спят. Потом проснутся, и так далее…
В кубрике горела лишь тусклая аварийная лампочка над входом, да глазок видеокамеры, страдающей хронической бессонницей. Тихо жужжа сервомотором, камера моталась из стороны в сторону, по-своему, по-машинному, проклиная конструкторов, придумавших для нее непрерывный режим работы. Проклинал их и Пацук, так и не сумевший понять, спит ли когда-нибудь Раимов, или за него эту обязанность денщик выполняет. С момента последнего вкрадчивого шепота майора, ласково спросившего, не хочет ли есаул вспомнить службу дневального на тумбочке перед центральным входом, Микола не шевелился уже больше часа. И теперь решил, что лежать в позе поверженного вандалами каменного истукана больше не может.
– Шныгин, ты спишь? – шепотом поинтересовался есаул.
– Сплю. А что мне еще делать? – на том же уровне громкости ответил Сергей. – Неправильно у нас служба на новом месте начинается.
– Вот и я о том же, – вздохнул Пацук. – Удачи не будет.
– А откуда ей взяться, когда традиции не соблюдаются? – посетовал старшина. – Эдак мы из спецназовцев скоро в «кремлевских курсантов» превратимся. Станем балет и политес изучать.
– А какие у вас традиции должны быть соблюдены? – подал голос Кедман.
– Ты погляди, Репа, и еврей не спит! – громким шепотом изумился есаул. – Не иначе, завтра снег пойдет. Прямо в бункере.
– Я не еврей, а афроамериканец, – поправил Пацука капрал. – Еврей это ты.
– Вот! – хмыкнул есаул. – Чтобы украинца евреем назвать, нужно самому евреем быть!
– А по мне, так между ними нет никакой разницы, – буркнул Шныгин. – Что хохлы, что израильтяне, один хрен – с Украины.
– Репа, ты борзеешь! – просветил старшину Пацук, резко поворачиваясь на бок. – Поругаемся?
– Нет, Сало. Лень мне, – ответил старшина.
На пару минут в кубрике наступила тишина. Микола понял, что Шныгин с ним, действительно, ругаться не собирается, поэтому задумался о том, стоит ли вообще продолжать разговор. Кедман принялся ворошить в голове весь тот мусор, который имелся у него по русско-украинской культуре, стараясь понять, что же это за традиция такая загадочная, без которой «икс-ассенизаторам» удачи не будет. А старшина размышлял над степенью своей ленивости. И понять никак не мог, действительно ли ему даже шевелиться не хочется, или все-таки нужно встать и что-нибудь сделать. А вот то, что думал Зибцих, осталось истории неизвестно, поскольку немец лежал в кровати, даже не удосуживаясь храпеть, шевелиться или поворачиваться с боку на бок.
– Ну так шо, Шныгин? – наконец нарушил молчание есаул. – Разговляться будем? С меня сало. С чесночком.
– А-а-а, так вы постились?! – обрадовался собственной догадливости Кедман. – Я понимаю, что вы не католики, не протестанты и даже не лютеране, но, по-моему, ваша религия христианской считается? Так?.. Тогда что это за пост такой в октябре месяце?
– Морковкино заговенье, – буркнул в ответ Пацук. – Запомни, Джонни, когда плохо котелок варит, лучше молчать. А то воно ж знаешь как бывает? Желе твое умное зашкворчит, и крышечку тут же сорвет. Вместе с донышком.
– Не понял. Какое желе зашкворчит? С чего крышечку сорвет? Откуда донышко вылетит? – оторопел капрал и, увидев лик великомученика вместо ехидной физиономии Пацука, щелкнул пальцами правой руки. – А-а-а, сообразил! Это у вас юмор такой. Чисто национальный.
– Кому юмор, а кому и в омут с головой, – фыркнул Шныгин, и если до этого физиономию Кедмана и так никто бы назвать ликом гения не решился, то теперь капрал и вовсе стал похож на продукт скрещивания дауна с гориллой, у которого в предках, к тому же, африканский носорог числился. Увидев такую массу недоумения на лице брата по оружию, старшина не сдержался и, задыхаясь от смеха, принялся пихать в рот подушку. Чтобы майор, не дай бог, не услышал хохот из кубрика.
– Да перестаньте вы над парнем издеваться! – пробился сквозь фырканье, пыхтение и сопение Шныгина голос Зибциха. – Не нравится он вам, дайте в морду. А морально издеваться любят только слабовольные и морально ущербные уроды.
– Ты гляди, и ариец наш заговорил, – обрадовался Пацук. – Тетя Маша, ты теперь не только мытьем пола, но и чисткой партийных рядов решил заняться?
– Джон, не обращай на их выкрутасы внимания, – в свою очередь, никак не реагируя на слова есаула, обратился к Кедману ефрейтор. – Просто у славян принято начинать любое новое дело с грандиозной попойки. Обмывать, как они говорят… Кстати, удивительно, что ты этого не знаешь. Тебя когда русскому языку учили, курс национальных особенностей разве не преподавали?
– А меня не в спецшколе русскому учили. У меня бабушка русская была, – покачал головой Кедман. – А она почему-то к алкоголю крайне отрицательно относилась.
– Ой, мамочка моя, ридна Украина! – завопил Пацук, схватившись за голову. – Это что же на белом свете твориться? Мало мне чистокровного москаля, так тут еще на голову помесь еврея с россиянкой свалилась. И этот гибрид, к тому же, к негроидной расе принадлежит. Как такой ужас перенести? Один немец нормальным человеком казался, да и тот в лагерь врагов перекинулся…
– Да не стони ты, – оборвал Миколу Шныгин. – Дай подумать! – и Пацук, как это ни странно, затих.
Думал старшина долго. Собственно говоря, мозг его трудился не над тем, где взять алкоголь. Выпивка была, и даже в избытке. Во-первых, самогон механизатора Егорова, взятый из его квартиры вместе с обалдевшим инопланетянином. Ну не мог Сергей пройти мимо целой батареи бутылок и не сунуть одну из них под бронежилет! Сейчас лежала себе красавица в оружейной комнате, в персональном шкафу старшины. Не на почетном видном месте, конечно. Но на всеобщее обозрение выпивку выставляют только торгаши, да зажравшиеся буржуи из западной Европы. Русский же человек пытать гостей зрелищем недоступного алкоголя не станет. Если он не садист, конечно!
Во-вторых, самогон можно и поберечь, поскольку Шныгину еще днем удалось отыскать целые залежи чистого спирта. Первое такое хранилище он обнаружил в апартаментах Гобе, когда транспортировал туда пойманного инопланетянина. А еще спирт нашелся в лаборатории Хиро Харакири. Этот клад был найден после удачной бомбардировки стены актового зала. Конечно, в комнаты к французу проникнуть будет очень непросто, хотя и возможно, зато вход в компьютерный центр был совершенно свободен. Дыра в стене актового зала, появившаяся после того, как два здоровых вандала осквернили этот храм идеологии, минимум до утра никуда не денется. Поэтому через актовый зал в лабораторию японца попасть можно было вполне свободно. Ну а в-третьих, просто нет на Земле еще такого места, где русский человек выпивку найти бы не сумел. При желании, конечно. Об этом и сказал Пацук старшине.
– Слухай, Шныгин, неужто воно так бывает, что москаль выпить не хочет? – ехидно поинтересовался украинец, устав ждать, пока старшина хоть что-то скажет. – Вы же с детства к водке приучены. У ваших мамок она, наверное, из груди даже вместо молока течет.
– Ой, молчал бы лучше в натуре, еври бади! – фыркнул Сергей. – А то хохлы меньше нашего горилку жрут.
– Так то ж горилка! – облизнулся Пацук.
– Вы что, действительно, в час ночи водку пить собрались? – прервав их дискуссию, удивленно поинтересовался Зибцих.
– А ты думаешь, нам Конник с утра разрешит это делать? – наивно округлив глаза, ответил ему вопросом на вопрос Пацук.
– А ты хочешь сказать, что вы ее, родимую, пить не будете? – одновременно с ним удивленно поинтересовался старшина, поочередно изучив физиономии немца и американца.
