сыном, который сочтет их проявлением неверности или слабости. Даже простое признание этих подозрений делает ее уязвимой к оскорблениям и обвинениям.
Хотя снаружи, за пределами юрты шан-ю, темнело, дневная жара еще не спала. Только накануне Куджанга заговорил о необходимости свернуть лагерь и ехать на самые высокие летние пастбища, к подножию Небесных гор, где никогда, даже в самое жаркое лето, не пересыхают ручьи, питаемые ледниками.
Постоянно подъезжали все новые всадники шунг-ню. Они соскакивали с лошадей, поднимая пыль, которая танцевала в огне костра и заката на фоне далекого горизонта. Что за этим горизонтом? — думала девушка. Даже постоянные бродяги шунг-ню не могли сказать ей уверенно.
Она закашлялась, сдерживая желание сорвать высокий шелковый воротник и заставляя себя держать руки неподвижно на коленях. Пыль может вызвать у Куджанги приступ кашля. Но нет, проведя всю жизнь в степях, шан-ю привык. Он лишь слегка чихнул, закрыл глаза и опустил голову на грудь. Похоже на дремоту, в какую впадают старики.
Старики дремлют в тепле, думала девушка, а остальным надо работать и заботиться о них. Кто заботится сейчас о ее отце? — думала она. У него теперь снова есть земли, богатство, честь; но рядом нет послушной дочери, которая дает ему не только свою заботу, но и поддержку зятя и радость от крепких внуков, чтобы почитать предков, и пухлых внучек, которые установят связи с другими древними родами.
На мгновение старик шан-ю, от которого она всегда видела только добро, показался ей таким же, как остальные шунг-ню. Все они чужаки, варвары, и она застряла среди них в бесконечном океане пыли и травы.
Она молода, красива, однако ее отдали скорее как дочь, чем как невесту, старику варвару, продали по существу, хотя обычай и вежливость называют это браком; у нее никогда не будет детей, и когда ее кровь остынет, когда замедлится пульс, она умрет — в одиночестве и бесчестии. Она и сейчас чувствует этот пульс. Он уже замедляется и скоро совсем остановится, и она умрет — от одиночества и пыли, если не от других причин. Старые песни правы: жизнь ханьской женщины или ханьского мужчины в степях суха, горька и коротка.
Но этот замедляющийся пульс прервал молчание ее отчаяния. Она только раз в прошлом испытала абсолютную печаль. А потом, — подумала она, — потом я излила свою печаль на листе, и Ива перебросила этот лист через стену. И это незначительное происшествие, этот ничтожный лист дал мне дружбу, какой я никогда раньше не знала.
Возможно, и из нынешней печали тоже может родиться радость. Биение стихало, совсем стихло; но на этот раз тишина была долгожданной. Из печали может родиться удовлетворение. Серебряная Снежинка вспоминала слова мастера Конфуция, вспомнила месяцы, проведенные в Холодном дворце, и ту гораздо более печальную участь, которую годами без жалоб выдерживали ее отец и Ли Лин. Своим собственным изгнанием она вернула им богатство и честь; а Чине она дала еще больше. Разве не называют ее королевой, которая принесла мир шунг-ню? Даже если шунг-ню не хотели этого мира, он был необходим Срединному царству. По сравнению с этим что такое ее маленькая жизнь? Послушание всегда было ее долгом; она счастлива, что ее послушание принесло ее земле, ее народу, людям, которых она любит, такой богатый дар.
Эта мысль заставила ее снова улыбнуться; она взглянула на мужа, который спал всегда, когда появлялась возможность: каждый воин знает, как это предусмотрительно. Кубок, простой, из бронзы с резьбой, выпал у него из рук. Серебряная Снежинка осторожно перегнулась через старика и поставила кубок прямо, потом посмотрела на Иву, которая сидела вместе с Соболем возле Басича, опустив, как и подобает скромной служанке из Чины, голову; женщины кормили и поили больного. Интересное зрелище, подумала Серебряная Снежинка, глядя, как Басич засмеялся и попытался заставить Иву поднять голову. У Басича есть маленькие дети, у него много лошадей, он обладает большим влиянием в клане; и, очевидно, он не считает, что хромота Ивы приносит неудачу. Здесь, далеко от Шаньаня и его незыблемых представлений о красоте, рыжие блестящие волосы и ровные брови Ивы тоже кажутся красивыми.
Ага, он завоевал улыбку служанки, заметила Серебряная Снежинка. Только подумать: она смеялась над Ивой из-за лисьих щенят. Что ж, у всех живых существ бывает время любви; может, она не правильно поступала, неотвязно держа служанку при себе. Было бы хорошим предзнаменование, если организовать такой брак. Спрошу Вугтуроя. Мысль промелькнула в сознании так быстро, что у Серебряной Снежинки не было даже времени покраснеть.
У нее на глазах Басич затих на ковре, который вытащила для него Ива; он отдыхал, как повелитель перед пиром.
Как жарко у костров для приготовления пищи! Серебряная Снежинка заставила себя сдержать стон и потянулась за своей чашкой. Кислость перебродившего кобыльего молока охладит ей горло. Девушка чувствовала себя так, словно наглоталась пыли. Она уже предвкушала, как жидкость потечет по пересохшему горлу.
— Нет, малышка! Не пей это!
Приказ прозвучал так быстро, что рука девушки дрогнула. И сразу вслед за этим шан-ю бросился к ней. Удар его тела, еще сохранившего крепость после жизни, проведенной в седле, выбил из ее руки кубок и отбросил на ковры и подушки. А старик упал на нее, как будто они и на самом деле муж и жена.
Кубок покатился по ковру, свет отразился от серебра и пожелтевшей кости. Кость? Это совсем не ее кубок. Это тот кубок из черепа, который она ненавидит. Она не то что пить, и смотреть на него не хочет! Кто подменил кубки.., и почему?
Шан-ю выпрямился, из его рук свисал полупустой мех с кобыльим молоком, которое он пил. Серебряная Снежинка попыталась подняться, а он покачнулся и одной шишковатой рукой ухватился за опору юрты. Он пытался сохранить равновесие, и свет от жаровни упал на его лицо. Половина лица словно вспыхнула; другая оставалась в тени и как будто обвисла, словно была сделана из воска и на нее неосторожный ремесленник пролил кипяток. Уголья жаровни словно зажгли его глаза; крошечные демоны грозно заплясали в их глубине.
Свободной рукой Куджанга погладил волосы Серебряной Снежинки, растрепавшиеся от падения.
— Я буду охранять тебя, малышка, — сказал он, и слова его звучали нечетко.
По-прежнему держа в руках мех с кобыльим молоком, он прошел к кухонному костру и полил его; пламя вспыхнуло сверхъестественным зеленоватым цветом. Затем с шипением огонь погас. Женщины вокруг закричали в гневе из-за пропажи доброй еды и осквернения священного пламени. Что-то едкое, с запахом горького миндаля, смешалось с запахами горелой пищи, угля и мяса. Серебряная Снежинка наклонила голову и принюхалась к пятну на подушке, куда пролилось кобылье молоко. Тот же запах горького миндаля. Ива, с ее острым лисьим чутьем и знанием трав, узнала бы это немедленно; шан-ю, с его охотничьим обонянием, тоже понял, хотя и не заметил подмены кубков.
Кобылье молоко отравлено. Серебряная Снежинка тщательно вытерла пальцы о тряпку и отбросила ее в сторону, чтобы больше к ней не притрагиваться.
Острый Язык, как и в день первого появления Серебряной Снежинки в юрте шан-ю, заторопилась к оскверненному огню. Ее мозолистые пальцы сжимались и разжимались на коже барабана духов, который стучал так, словно в нем бьется человеческое сердце. Шаман сделала повелительный знак столпившимся у огня женщинам, и они в страхе прикрылись от нее, знающей язык травы, камней и самих мертвецов.
— Выбросьте мусор! — приказала она шепотом. У людей, которые известны тем, что никогда ничего не выбрасывают, этот приказ вызвал шок, но ему немедленно подчинились. Мясо, должно быть, отравлено; иначе зачем его выбрасывать, если оно только подгорело и запачкалось. А Острый Язык повернулась к шан-ю, который справился со своим телом и встал ей навстречу.
— Ты болен, супруг, — начала Острый Язык голосом заботливой жены, но тут же перешла к обвинениям. — Эта маленькая гадюка в шелках околдовала тебя, отравила твой разум, и поэтому ты сам осквернил священное пламя…
— Не мой разум отравлен. — Голос Куджанги по-прежнему звучал слегка неуверенно, и хотя он пытался крикнуть так, что вены вздулись на висках, получился у него только хрип. — Вот что отравлено!
