двенадцать. Я уверен, что семь-восемь минут в нашем распоряжении. Как только рыбка попадет в невод, мы сразу же извлечем ее, и никто не успеет сообразить, что случилось. И пусть ваша группа не боится — восточники не станут стрелять через стену. У себя они делают, что им вздумается, но все, что за стеной, для них запретная зона.
Один край сети был прикреплен к пустовавшему зданию, фасадом выходившему на стену. По сигналу Абрахамса водители должны были одновременно двинуть вперед свои грузовики и затормозить у черты. Тогда сеть окажется натянутой ровно и туго.
Берлинский контролер посмотрел на часы в двадцатый раз и сказал:
— Еще восемь минут. По-моему, все равно это безумие.
— Главное, чтобы вы как следует проверили карту и цифры, — отозвался Таррант. — Здесь главное точность.
— Особенно для Окубы, — буркнул его собеседник. — Я проверил все три раза. Но только, ради Бога, не надо переправлять меня через стену таким вот образом — если вдруг возникнет такая необходимость.
— Творческие люди, — ухмыльнулся Абрахамс. — Мне они нравятся. Я с ними не знаком, но я их люблю.
Модеста свернула с Вайнбергштрассе, и фургон оказался в лабиринте улочек. Теперь она сидела за рулем машины, привозившей белье, которая была ею похищена со стоянки двадцать минут назад. На ней был большой свитер, скрывавший одежду, которая полагалась ей по роли секретарши Юргенсона. На голове у нее был платок. Вскоре в свете фар она увидела изгородь из колючей проволоки высотой в восемь футов, а за ней ту самую полосу смерти, по которой ходили только пограничники с собаками. Сзади показались фары мебельного фургона, который затем свернул.
Модеста посмотрела на часы и сбавила скорость. Окубе предстояло преодолеть восемьдесят восемь ярдов по воздуху — тридцать один ярд до стены и пятьдесят семь после. Вилли утверждал, что Окуба ничем не рисковал, если, конечно, сеть будет натянута в нужное время и в нужном месте. Но этим занимался Таррант, и потому Модеста не волновалась.
Модести еще раз повернула и поехала по улице, параллельной стене. За ней движение транспорта не разрешалось. Каждый перекресток упирался в проволочное ограждение. В, домах здесь никто не жил.
Наконец она увидела нужный перекресток. Показался грузовик Вилли. Она остановила машину и выключила двигатель. Грузовик уже не мог проехать дальше. Он тоже остановился. Вилли начал что-то кричать Модести по-немецки, и это привлекло внимание отдельных посетителей небольшого кафе на углу.
Она громко ответила ему, сообщив, что у нее заглох мотор и сел аккумулятор. Если он отъедет, то ей, может быть, удастся завестись, поскольку улица шла под уклон. Ворча себе под нос, Вилли Гарвин снова сел за руль и подал грузовик назад, за угол. Теперь уже ему было не до смеха. Он выровнял машину по центру улочки и продолжал подавать ее назад.
Модести проехала немного вперед. Теперь она видела заднюю часть грузовика, оказавшегося в ярде от колючей проволоки. Она коротко свистнула. Грузовик остановился. Она откинула рукав свитера и посмотрела на секундомер. Десять четырнадцать. Еще шестьдесят секунд. Во рту у нее пересохло.
До ближайшей вышки было ярдов семьдесят. Хотя находившиеся там часовые не могли видеть самого грузовика, они явно обратили внимание, как он проезжал по улице. Их пулеметы были нацелены на «зону смерти», и к тому же они всегда могли вызвать по рации подкрепление.
Издалека, с той стороны стены, раздался голос в мегафоне. Говорил американец:
— Ну, ребята, приготовились, начинаем. Все готовы? Поехали!
Модести не стала гадать, что именно придумал Таррант, но возблагодарила Бого за его изобретательность. Она подняла руку, подавая сигнал Вилли.
В кабине грузовика было два троса, тянувшиеся через отверстия в кузов. Вилли взял трос с деревянным прямоугольником на конце и потянул изо всех сил. Упал брезент, обнажив пушку, готовую к выстрелу. Ее было видно, только если стоять напротив грузовика сзади, но пока в полосе смерти не было охранников. С того момента, как грузовик начал пятиться, прошло лишь двадцать секунд.
Вилли взялся за концы второго троса и дернул. Грузовик слегка завибрировал. Если бы дело происходило на цирковой сцене, то для вящего эффекта бабахнул бы оглушительный взрыв и вылетело облако дыма, но на сей раз шуму получилось немного. Раздался просто громкий хлопок.
Из кабины своего фургончика Модести видела, как вверх взлетело нечто черное, похожее на сардельку, и, перелетев через полосу смерти и стену, стало опускаться, а потом исчезло из вида. Модести сильно сомневалась, что кто-нибудь из восточного сектора успел заметить этот полет.
Она завела мотор. Вилли вышел из кабины и двинулся в ее сторону. Он не бежал, но и не мешкал. Модести распахнула ему переднюю дверцу и, когда он забирался, двинула машину вперед. Вдалеке голос в мегафоне произнес: «Есть! Отлично, ребята. Состоялось!»
Модести завернула за угол, и машина стала удаляться от стены, опять же без особой спешки, постепенно набирая скорость. Сзади над стеной неуверенно заметался луч прожектора. Голос через динамик стал отдавать команды по-немецки.
Пять минут спустя, когда отрезок стены, где уже начиналась бурная активность пограничников, остался позади, они оставили фургончик в плохо освещенном переулке. Вилли стащил комбинезон и снова стал герром Юргенсоном, а Модести, избавившись от свитера и платка, теперь выглядела его секретаршей. Они вышли на аллею Пренцлауэр и дошли до автостоянки у кинотеатра, где оставили серую «шкоду».
Когда они оказались в машине и дверцы были надежно закрыты, Вилли положил руки на руль и довольно произнес: «Псалом восемнадцатый, стих четвертый. Да, он пролетел на крыльях ветра». Затем взял руку Модести и поднес к своей щеке.
— Вам нравлюсь не я, герр Юргенсон, — со вздохом произнесла Модести. — Вы просто цените мои безумные идеи.
— Безумная идея сработала… Это был шедевр. Уникум в двадцать два карата. — Затем его голос снизился до шепота, и он возвестил, изображая конферансье: — Дамы и господа, мы рады представить вам Бриллиант Бактериологии, Могучего Малыша профессора Окубу. Человека-Ядро…
Он подался вперед и поперхнулся от смеха. Модести давно не видела его таким довольным.
— Забудь об этом, Вилли. Теперь на двадцать четыре часа ты должен стать Свеном Юргенсоном.
Он кивнул, с трудом беря себя в руки.
— Да, Принцесса, поскорее бы вернуться. Мне нужно вволю посмеяться.
Три дня спустя Таррант снова сидел в кабинете министра. Уэверли был в отличном настроении. Он сказал:
— Фрейзер сообщил, что вы благополучно переправили Окубу, но он не уточнил, как именно. Поздравляю вас, Таррант.
— Тогда он не мог рассказать о деталях, — отозвался Таррант. — А теперь, боюсь, вы будете разочарованы. Это не Окуба.
— Простите, не понял?
— Это не Окуба, — повторил Таррант. — Первым делом я провел опознание. На это ушло сорок восемь часов, потому что потребовалось участие того, кто знал Окубу лично.
— И это оказался не он?.. Я не понимаю… — Уэверли был потрясен.
— Окуба по-прежнему в СССР, он и не думал уезжать. Человек, изъявивший желание сбежать, был японским агентом Ясидой, работавшим на Рыжкова. Он решил построить игру на том, что все японцы выглядят для нас одинаково, как, впрочем, и мы в их глазах. Рыжков надеялся, что мы задействуем всех наших кротов. Ему нужно было использовать Ясиду как приманку.
— Боже мой! — тихо произнес Уэверли.
— Да. Тогда получился бы грандиозный провал. К счастью, я не активизировал нашу сеть. Мне удалось неофициально договориться с двумя моими друзьями, которые обладают неплохим опытом в таких делах…
— Ваши друзья? — переспросил Уэверли.
