Виктор О`Рейли
Забавы Палача
“С древних пор самураи в большинстве своем были людьми неординарными, волевыми и мужественными”.
“Затяни в ад или ран, не все ли равно? Загляни в неведомое — хотя бы ради новизны ощущении!”
Пролог
Когда Руди сказали, что его повесят, он побледнел и едва устоял на ногах.
Потом он снова обрел самообладание, и остальные поняли, что он примирился с неизбежностью конца. У него не было выбора. Или он согласится с приговором и сделает то, что от него требуется, или умрет более мучительной смертью — причем в последнем случае погибнут и Врени, и другие члены его семьи. Либо одна жизнь, либо несколько, а его все равно ничто не спасет. Он вынужден был принять единственно возможное решение. Ему пообещали, что казнь будет скорой и безболезненной.
Все равно он уже достиг предела, за которым не мог больше этого выносить: все, что они делали или собирались сделать — пускай для этого были сколь угодно веские причины, — вдруг стало казаться ему отвратительным. У него кончились душевные силы. Его тело бунтовало, он чувствовал себя больным и сломленным. В мозгу его то и дело всплывали жуткие картины и воспоминания, а надежда и вера были мертвы. При вступлении его предупреждали, что обратной дороги не будет.
Он думал о бегстве, о том, чтобы обратиться к властям или оказать хоть какое-нибудь сопротивление, но он знал — знал с абсолютной определенностью, — что их слова не расходятся с делом и все угрозы будут выполнены. Он должен пожертвовать жизнью, иначе умрут и Врени, и Марта, и Андреас.
По многим причинам смерть представлялась ему желанной. Его мучило чувство вины, а выхода не было. Он знал, что ему нет прощения за то, что он сотворил; он и сам не смог бы себя простить.
Приготовления совершались другими. Ему просто говорили, куда идти и что делать. Когда он пришел к старому дубу, веревка уже висела на суку. Она была тонкая, голубая — такими веревками у Дракера пользовались очень часто и в самых разных целях. Трудно было поверить, что такая обычная вещь оборвет его жизнь. Ему сказали, что все просчитано и его смерть будет мгновенной.
Четверо остальных стояли вокруг, наблюдали и ждали, но не делали ни малейшей попытки ему помочь. Он должен был действовать сам.
Он залез на дерево не без труда, так как кора была влажной и скользкой после недавнего дождя. Встал на ветку и надел на шею петлю. Поскользнулся и чуть не упал, схватившись за веревку, чтобы восстановить равновесие. Руки у него дрожали, были холодными и липкими.
Он видел под собой двоих зрителей. Его захлестнула волна ужаса и отчаяния, страстно захотелось увидеть чье-нибудь дружеское лицо. Через несколько секунд он будет мертв. Вряд ли об этом кто-нибудь пожалеет. Никто даже не узнает настоящих причин. Бернский руководитель организовал его казнь так надежно, словно сам был здесь, а не в полутора тысячах километров от этого тоскливого, насквозь промокшего леса.
Вдруг Руди подумал об отце и о той поре, когда все они жили одной семьей и были счастливы. Он увидел перед собой отца — тот улыбался, как прежде. Руди шагнул с ветки в пустоту.
Нескольких секунд оказалось мало. Инструкции бернского руководителя были ясными: смерть не должна быть легкой. Руди умирал довольно долго.
Наблюдатели — устрашенные, взволнованные и вдохновленные — ждали, покуда судороги, дерганье и хрипы не прекратились, а потом ушли.
По сравнению с тем, что им предстояло, это был сущий пустяк.
Книга первая
Казнь
Ирландцы? Я не хотела бы принадлежать к другому народу. Быть ирландцем — это особое состояние духа. Мы в корне отличаемся от людей иных национальностей, у нас другая философия во всем, что касается удовольствий, кары за преступления, а также жизни и смерти…
Глава первая
Той ночью Фицдуэйн спал плохо, но, проснувшись, не смог бы сказать, что его беспокоило. Когда он поднялся на орудийную площадку центральной башни и посмотрел через парапет на светлеющее над горизонтом небо, шел дождь. Он подумал, что дождь — это одно из тех явлений, с которыми всякий уроженец Ирландии успевает сродниться с детства.
Более семи веков назад первый Фицдуэйн стоял почти на том же месте почти с той же целью. Несмотря на дурную погоду, вид с орудийной площадки радовал глаз — даже в угрюмом, ненастном месяце феврале. Земля, на которую они глядели, принадлежала им, а все Фицдуэйны, вне зависимости от своих индивидуальных черт, считали, что нужно держаться данного им достояния.
Дождь перестал, и небо прояснилось. Крепость стояла на скалистом утесе, и со своего наблюдательного пункта Фицдуэйн видел большую часть острова. Ее только называли островом, эту узкую, продуваемую всеми ветрами полосу земли, которая выдавалась в Атлантику и была отделена от побережья Ирландии проливчиком шириной в каких-нибудь двадцать метров. Здесь не было почти ничего, кроме заросших вереском болот, низких холмов да грубых пастбищ. Через пролив вел мост, который соединял две нависшие над волнами скалы.
Ближе к середине острова было озеро с пресной водой, на берегу которого стоял маленький белый коттедж, крытый соломой. Из трубы его вилась струйка дыма. Наверное, это готовили завтрак Марроу и его жена Уна — супружеская пара, которая присматривала за крепостью и ее землями. Лет двадцать назад, в Конго, Фицдуэйн служил под началом сержанта Марроу.
Волны Атлантики кипели, разбиваясь о скалы у оконечности острова, обращенной к океану.
