необходимое приглашение. “Там будут люди, с которыми тебе полезно познакомиться”, — сказал он.
Вернисаж буквально означает “день лакировки”, когда художник наносит на свои картины последний слой лака — так они будут выглядеть лучше, и за них можно будет запросить более высокую цену — и приглашает друзей и покровителей на предварительный просмотр.
Галерея, где организовали выставку, была расположена на Мюнстергассе, в трех минутах ходьбы от выбранной Фицдуэйном гостиницы. Он начинал ценить миниатюрные размеры старого Берна. С самого приезда сюда ему еще ни разу не понадобилось воспользоваться трамваем или такси. А когда наскучит ходить пешком, можно будет надеть роликовые коньки.
В галерее Фицдуэйн запасся каталогом и бокалом вина и начал знакомиться с экспозицией. Постояв перед тремя соседними картинами, по нескольку минут перед каждой, он почувствовал некоторое замешательство: возможно, в недавно выпитый им кофе по-ирландски влили чересчур много виски. Десять следующих картин также ничего не прояснили. На всех тринадцати были практически одинаковые прямоугольники густого черного цвета.
В маленьком зале собралось около тридцати человек: они бродили по выставке, глядели на картины и что-то оживленно обсуждали. Никто не казался сбитым с толку. Наверное, бернские ценители искусства давно привыкли к черным прямоугольникам.
Каталог на немецком мало чем помог Фицдуэйну. Ирландец почерпнул из него только то, что он находится в галерее Лоэба, как и говорил Гвидо, а автором работ является некий Куно Гоншиор, сорока шести лет от роду, у которого оказалось достаточно практической сметки, чтобы запросить по семь тысяч франков за каждый прямоугольник.
Фицдуэйн уже был готов отвернуться, как вдруг, к своему удивлению, почувствовал, что в нем пробуждается интерес к этой странной коллекции. Если как следует присмотреться, можно было заметить небольшие различия в текстуре и оттенках. Первое впечатление оказалось обманчивым. Черный цвет нигде не был абсолютно черным. При желании в матово-черной поверхности можно было разглядеть мельчайший, сложный объемный узор. Фицдуэйн внутренне посмеялся над собой.
Вдруг он ощутил тепло; ноздри его защекотал почти знакомый, дразнящий мускусный аромат. Во взгляде подошедшей к нему женщины читалось удивление; неожиданно Фицдуэйн заметил, как в ее глазах промелькнуло что-то поразительно откровенное, словно они уже были физически близки. Она была маленькой и стройной. Он без труда узнал ее. На ней было короткое черное платье с открытыми плечами; кожу покрывал глубокий загар. Крепкая грудь выдавалась вперед; под тонким шелком проступали соски. Волосы ее были перехвачены узкой золотой ленточкой.
Фицдуэйну захотелось протянуть руки и дотронуться до нее, стащить с ее золотого тела черный шелк и овладеть ею прямо здесь и сейчас. Он едва удержался от этого. Женщина обладала колоссальной притягательной силой и явно умела использовать ее в своих отношениях с мужчинами. Он понимал это, но контролировал себя с трудом: его желание было невероятно сильным и требовало немедленного удовлетворения. Теперь Фицдуэйну стало ясно, почему фон Граффенлауб не смог устоять перед ней.
Она мягко взяла под руку высокого, энергичного на вид человека и словно играючи развернула его, чтобы поставить лицом к лицу с Фицдуэйном. Уверенности в себе ей, похоже, было не занимать.
— Саймон, — сказала она, — разреши мне представить тебя знаменитому военному фотокорреспонденту, который приехал в наш город на несколько дней. Саймон Бейлак — Хьюго Фицдуэйн. Саймон мой ближайший друг, когда снисходит до меня, — и очень талантливый художник.
— А ты, моя милая Эрика, — отозвался Бейлак, — временами бываешь просто сокровищем и всегда остаешься самой великолепной женщиной в Берне.
— Эрика фон Граффенлауб, — сказал Фицдуэйн. Она кивнула.
— Ваши фотографии не отдают вам должного, — произнес Фицдуэйн. — Откуда вы знаете мое имя? Эрика улыбнулась.
— Берн — маленький городок, — сказала она. — Спасибо вам за то, что вы приняли такое участие в деле Руди. Это наверняка было нелегко.
Фицдуэйн ощутил некоторое замешательство. Очевидно, она говорила о событиях в Ирландии, а не о том, что произошло сегодня утром. А мужа ее нигде поблизости не было.
Эрика взяла его руку в свои и задержала там; затем поднесла ее к своему лицу.
— Еще раз спасибо, — сказала она.
Она уже отошла прочь, а Фицдуэйн все еще чувствовал тепло ее тела и мимолетное прикосновение ее полных губ к своей ладони. Саймон Бейлак поднял стакан и подмигнул ему.
— Берн — городок маленький.
— Хоть бы это оказалось самоубийством, — сказал в трубку шеф “крипо”. Он глянул на часы. Десять минут восьмого. Рабочий день тянется целых тринадцать часов, а он до сих пор сидит в полицейском управлении. И уже опаздывает к Колетт, которая терпеть не может дожидаться чего бы то ни было, особенно постели.
При этой мысли у Буизара порозовели мочки ушей. Колетт и впрямь сексуально одаренная женщина, непризнанный талант. В прошлые века в ее честь построили бы фонтан. До чего же некстати это убийство.
— Не ты один ведешь половую жизнь, — сказал следователь, который иногда бывал даже чересчур проницателен. — А теперь хватит грезить наяву — давай-ка сосредоточься. Это никак не может быть самоубийством. Прикинь: семь ранений, сделанных чем-то вроде ножа с коротким широким лезвием, глаза выколоты, уши отрезаны, гениталии тоже — и, между прочим, еще не найдены. Наверное, до сих пор бултыхаются в Ааре. Кроме того, обнаружено, что перед смертью жертва вступала в половые сношения, производимые как оральным, так и анальным способом.
Буизар мрачно кивнул.
— Да, не слишком похоже на самоубийство. Больше смахивает на какой-то ритуал.
— Во всяком случае, это далеко от обычной бытовой ссоры, когда жена попросту пришибает мужа сковородкой, — сказал следователь. — Честно говоря, у меня на душе неспокойно. У подобных историй слишком часто бывают продолжения.
— Типун тебе на язык, — сказал шеф “крипо”. — Я вот думаю, не пообещать ли премию тому, кто найдет яйца этого парня. Как мы их опознаем?
— В Берне, наверное, нет других яиц, которые занимались бы своим делом поодиночке, — жизнерадостно сказал следователь. — По этой примете твои молодцы живо их найдут.
— Фу, как грубо, — сказал начальник полиции. При этом он инстинктивно сунул руку в штаны. Там все было на месте, но от недавней эрекции, вызванной мыслями о Колетт, не осталось и следа.
После третьего бокала вина Фицдуэйн захмелел и уже начал было получать удовольствие от созерцания тринадцати черных прямоугольников, но тут время, отведенное для посетителей, истекло. В Ирландии народ рассасывался бы постепенно, и под конец по залу бродили бы лишь заядлые любители выпить. Здесь же все направились к дверям сразу, точно по невидимому сигналу. Через несколько минут в галерее не осталось никого, кроме обслуживающего персонала и Фицдуэйна. Вино было замечательное. Он с легким сожалением осушил бокал и двинулся к выходу.
Эрика стояла снаружи, беседуя с друзьями. Она покинула их и подошла к нему. На ней был золотистый плащ с высоким воротником. В таком наряде супруга фон Граффенлауба была просто обворожительна. Она взяла его под руку.
— Нам надо поговорить, — промолвила она. — Вы ведь не против того, чтобы пойти со мной?
Фицдуэйн не склонен был отвечать отказом. Они зашагали по улице; он чувствовал рядом с собой ее тепло. Ее запах щекотал ему ноздри. Отвердевший член мешал идти.
— У меня тут недалеко маленькая квартирка, — сказала она.
— На Юнкернгассе? — спросил Фицдуэйн, вспомнив адрес, указанный в досье на фон Граффенлауба. Он не был уверен, что ему стоит сейчас опять заявляться к адвокату — вряд ли тот будет рад такому гостю в компании собственной жены, которая буквально прилипла к нему.
Эрика рассмеялась и сжала его руку.
— Думаете, мы идем к Беату? — спросила она.
— Боюсь, я не вполне вас понимаю, — сказал Фицдуэйн. — Я считал, что вы живете вместе с мужем. Она рассмеялась снова.
