— И тут все готово. Для него, для нас, для прессы, для международных наблюдателей. Шпион коварнее разведчика, но глупее, на этом-то мы его, голубчика, и разоблачим, совместными с Конторой усилиями.
— Да ты, вроде, слегка волнуешься, Эли?
— Угу. А ты как?
— Боюсь.
— Что-что? Железный Доффер может чего-то бояться?
— Представь себе. Сейчас бы коньячку граммов двести, подрасслабиться чтобы…
— Ну так дерни. Ты же министр, тебе и на рабочем месте можно.
— Нельзя, это слабость. Когда все закончится — выпью от души. Но не допьяна.
— А я, хоть и замминистра, нажрусь, с твоего позволения. Когда все завершится.
— Нажрись, не возражаю.
Катастрофа пришла оттуда, откуда невозможно было представить: за один день до исполнения «Домом фондовых ремесел» срочных обязательств перед клиентами, был застрелен господин Президент, Главнокомандующий Вооруженными силами страны, мыслитель нации, хозяйственник, гарант стабильности, почетный фараон всех пирамид Африки и обеих Америк, трижды академик Леон Кутон. Пуля подлого убийцы настигла его, когда он произносил речь, стоя на какой-то незначительной праздничной трибуне, и страна внезапно, хотя и ненадолго, осиротела.
Бабилон, страна и столица, вспомнил предыдущую похоронную веху шестнадцатилетней давности и заскорбел во всю застоявшуюся траурную мощь… Речи, речи, речи… Митинги стихийные и плановые, венки, красно-черно-белые полосы глянцевых журналов, бесконечные биографические репортажи… И, наконец, минута молчания над всем континентом. Покойник, конечно же, не увидит этого и не услышит, но преемник его, генерал Фридрих Мастертон, который в перспективе не может не примерять на себя все эти прощальные знаки уважения, преемник увидит и запомнит, и оценит — кто и как верноподдан власти.
Странные слухи витали в бабилонском обществе по поводу неожиданного возвышения малоизвестного до сей поры Мастертона, противоречивые слухи, ибо не принадлежал он ни к одной из главных финансово-политических группировок, не был ангажирован ни одной из них. Все произошло так, словно бы все заинтересованные во власти стороны замешкались, а он случайно шел мимо, нагнулся, да и поднял. А что спецслужбы и иные силовые структуры? На то они и спецслужбы, что по ним не определить, в чем и какой у них интерес. Чрезвычайное положение позволило без судебной волокиты расправляться со всяким уголовным и антиправительственным отребьем, но, по большей части, все это приводилось в исполнение военными патрулями и трибуналами, а отнюдь не сотрудниками из Службы или Конторы… Мутна поднебесная политика, непрозрачна для живущих в долинах, лучше туда не соваться.
Преступника, деятеля какой-то уголовно-террористической организации, быстро вычислили и изобличили, оставалось только поймать, и конечно же его поймают, но… Смерть господина Президента острым серпом полоснула по фондовому рынку страны и, помимо всего прочего, под корень сразила небольшую фирму «Дом фондовых ремесел». Буквально на миг, на острие паники, пока еще биржа не закрылась на траурную неделю, взлетели до небес акции военных компаний и тут же пали, подобно подстреленному зайцу… За военными покатились и гражданские, так что приходилось прерывать торги, в слепой надежде, что завтра столпы отечественного бизнеса опомнятся и вместе с быками, медведями, слонами, тиграми и прочими крупногабаритными олимпийцами бизнес-зоопарка и вернут деловому миру прежний порядок. Но порядок все никак не хотел возвращаться, целые стада некогда процветающих гигантов превращались в кучи гниющей падали. И некому было подбирать и объедать эту падаль, ибо повальный мор косил и падальщиков. Случись этот миг чуть раньше, или позже, Сигорд остался бы при своих, либо, соответственно, сорвал бы случайный мультимиллионный куш, но судьба словно специально подставила его под безжалостный молот взятых обязательств. Сигорд был не виноват в провале, он решился в этот редкий, чуть ли ни единственный раз на «плечо», но не на стократное, а на пятикратное. Еще меньше был виноват Яблонски, который в последний момент, в силу ему присущей маниакальной осторожности, укоротил «плечо» до трехкратного. Никто был не виноват, кроме наемного убийцы, но «Дом фондовых ремесел» лишился всего, всех пятидесяти с хвостиком миллионов талеров. Если бы… если бы… если бы… Да хотя бы войди они в систему перекрестного страхования фондовых рисков — что-то бы осталось кроме золы, а так… Если бы высокие связи были, благодаря которым контрагентов можно было бы административно усовестить, показав им волосатый кулак… Но нет, и этого щита у Сигорда не нашлось. Жил и действовал он бирюком, без страховки, без влиятельных друзей, поддерживаемый одним лишь соратником и подручным, шестидесятипятилетним пенсионером Яном Яблонски, поэтому неоткуда было надеться на помощь и поддержку, просто неоткуда. Угорели очень многие; иные фирмы потеряли фантастические суммы, но до окончательного краха, как оказалось, докатились считанные единицы. То, чего не удалось сделать саморегулирующимся финансовым институтам, свершило государство в лице своего нового президента (хотя его личной заслуги в том не было, наследство ему досталось крепкое, любой разумный бы справился): оно, как когда-то, в годы Второй Мировой войны, поддержало, дезавуировало, построило в шеренги, заставило откатиться на пред-предыдущие позиции; в то же время громыхнуло на международной арене военным потенциалом, тряхнуло перед своими, чужими инвесторами и банками бюджетными деньгами — опомнились, остановились биржевые и финансовые дельцы и охотно побрели вспять, пункт за пунктом, позиция за позицией. Дороже всего обошлось Бабилону восстановление на валютных рынках талера, чтобы пенс в пенс: государство и на это пошло, не по здравому смыслу, из престижных соображений — но добилось. Международные финансовые институты, особенно штатовской ориентации, единогласно осудили вмешательство государства в бизнес, но осуждали они вполне прохладно, с высоких трибун, а не на деловых совещаниях, поскольку их непосредственные, шкурные выгоды, оказались в те дни весомее теоретических идеалов. С Бабилоном стоит вести дела, стричь халявные прибыли, — халявные потому, что образуются они отнюдь не в русле правил, определяющих экономическую жизнь общества, но исключительно от циничного использования примата политических законов над экономическими. За престиж захотели заплатить? — Платите, господин Президент, платите, а вот как раз у нас для вас — свободные мешки с чемоданами, да сундуки с карманами!
Но тут, ни с того ни с сего, всемирный финансовый кризис грянул, подобно Гонконгскому гриппу: после Бабилона проснувшись в Индокитае, шустро перекинулся на весь христианский мир; да такой бурный оказался, что закашлялись и зачихали великаны — Транснациональные Корпорации Мирового Уровня, многие из них слегли со смертельной температурой, некоторые даже померли. Когда речь идет о деньгах и самой жизни — не до идеологических различий, пусть моральные ценности сами себя защищают, а устоявшая экономика далекого Бабилона, первая встретившая и пережившая эпидемию — очень даже не лишний поплавок для мировой экономики… Не хотите контрибуцию платить — не надо, мы вас прощаем, давайте восстанавливать паритетные торговые отношения: вам плохо пришлось и нам не сладко.
Можно и нужно сотрудничать с Бабилоном, только надо быть всегда начеку, экономически и политически, ибо авторитарный режим — есть плохой режим. Просто плохой и об этом следует помнить, когда все наладится. И президентов там убивают…
Но эти прозрения пришли чуть позже и за границей, а в Бабилоне все были погружены в свое. Наконец, улеглись первые страсти, заграничные траурные делегации покинули Бабилон, и бабилонцы продолжили жить, не то чтобы как ни в чем ни бывало, но — продолжили, раз жизнь дальше-то пошла, а как же иначе?
В числе других, не сплоховала и государственная комиссия по ценным бумагам, добилась у международного финансового сообщества признания бабилонской трагедии — применительно к фондовому рынку — частью общемирового кризиса, обстоятельствами неодолимой силы, благодаря чему, кстати говоря, Сигорд хотя и остался «голым», но был освобожден от долгов, вернее от той части обязательств, которая касалась заграничных инвесторов и налоговых платежей в бюджеты всех уровней. Дольше всех кочевряжились перед ним и другими многочисленными неудачниками муниципальные налогососы- крохоборы, но на них прикрикнули из Дворца и они притихли на время. Однако это было, скорее, моральное возмещение ущерба, ибо ноль на счету — он и есть ноль: ты ничего не должен, тебе никто не должен, последние триста талеров с тебя снимут безакцептно. Кто? А кто первый успеет, скорее всего телефонная компания. Или сетевая кабельная…
