телесериала «Принцы и принцессы»…
— Как же так получается, Сигорд? Во всех умных книжках компетентные люди пишут, что оценка размеров капитала современной фирмы — вещь достаточно условная, ибо слишком много факторов, сиюминутно искажающих, либо вовсе меняющих рыночную оценку?
— Верно пишут.
— Тогда что стоят ваши слова: шестьсот шестьдесят семь миллионов талеров?
— Фигура речи, символ, знак, что мы, наконец, перевалили черту, навсегда отделившую нас от сонма честных людей. Но и конкретную сумму, очень и очень близкую к реальной. Смотри: все деньги, что наша с тобой фирма добывает, мы аккумулируем здесь, на бирже, на наших банковских и биржевых счетах, причем львиную часть времени мы сидим именно на деньгах, а не на акциях и иных ценных бумагах. Моя методика какова? Это риторический вопрос, ты и сам знаешь, что: р-раз! — взяли, и тотчас — два! — скинули и опять сидим ждем…
— Так нет разницы по времени между «р-раз» и «два», и то, и другое секунды занимает.
— Секунды. А разница, тем не менее, есть, ибо наша формула от времен Адама Смита прежняя: деньги — товар — деньги! Наш производственный цикл начинается и завершается именно на деньгах, а не на их товарно-материальном «ценнобумажном» эквиваленте. Далее: в любую секунду я, ты, наша бухгалтерия с помощью простейшей программы способны прикинуть и сказать размер предстоящих платежей в бюджет, вычесть оную сумму из тех денег, что у нас имеются и получить величину состояния. Все.
— Нет не все, эта четкость кажущаяся, условная. Вы что, действительно этого не…
— Понимаю, Ян. Я понимаю, но будущий миллиард, рассчитанный по вышеприведенной схеме, при всей своей условности, будет ровнехонько в полтора раза больше нынешних денег, ибо соотношение между этими двумя условными абстракциями — величина точнейшая, верная для любых посылок, рассуждений и силлогизмов.
— Я бы так не сказал…
— Это твое право. Но твои тринадцать с третью миллионов талеров ни на йоту не более призрачны и неточны, нежели мои шестьсот пятьдесят с чем-то… Тебе только пальцем щелкнуть, как они обретут плоть и кровь на твоем банковском счету. А захочешь — так и на дом привезут мешки с банкнотами. Что может быть реальнее бабилонских купюр с подлинными водяными знаками?
— Я смотрю, вам так и не терпится выпихнуть меня из дела?
— Отчего же, терпится. Где мои очки?
— Для чтения?
— Да.
— У вас на лбу. Но вы начали рассказывать о хайтеке и предстоящем коллапсе…
— А ты меня перебил и подкусываешь, вместо того, чтобы поблагодарить за проявленный менеджмент. Итак, продолжаем лекцию о мыльных пузырях и обсуждение прогноза: «хайтек» в целом, и твой ненаглядный Билл Гейтс в частности…
Сигорд, и это нередко бывает с замкнутыми людьми, не вполне понимал, как его жизнь выглядит со стороны для тех, кто имеет возможность наблюдать ее хотя бы в незначительных, но постоянных проявлениях, в отличие, например, от Яблонски, который и видел, и понимал. Он, к примеру, четко видел, что люди в орбите Сигорда крепче цепей прикованы к нему непомерными окладами и всякого рода бонусами. Гюнтер получал, включая премии, до ста десяти тысяч ежемесячно, София до семидесяти. София была мотовка, Гюнтер также полюбил жить на широкую ногу, но их прибытки позволяли им удовлетворять все прихоти и капризы, и даже откладывать кое-что на «черный день». На самом деле, по их новоприобретенным аппетитам, эти тридцать-сорок тысяч запаса были жалкие крохи, неделя привычной жизни, но все-таки не задолженности по кредитной карточке и не долги перед прижимистыми свекром со свекровью… Те сотрудники «Дома фондовых ремесел», общим штатным расписанием — пятнадцать номенклатурных единиц, которые работали «на отшибе», в офисе вне биржи, имели куда как более скромные оклады и зарплаты, но все равно, в сравнении с аналогичными по городу — вдвое, втрое большими. Это при обычном круге обязанностей, без секретов, авралов, криминалов, специальных и специфических умений… Просто, если уж работаешь в «ДФР», то — получаешь. Поэтому прибытками хвастались, конечно, а все же умеренно и осторожно, с оглядкой, в своем кругу, чтобы посторонние люди не позавидовали и не подсидели… Самые большие месячные оклады были традиционно у воротилы Сигорда и его мажордома Яблонски: по триста тысяч талеров. С премиями — по четыреста тысяч. С дивидендами — вероятно, еще больше, но последнее уже — темна вода во облацах, на многие миллионы счет… Дела шли весьма хорошо и темпа не сбавляли. Уже остался позади миллиард и не так много оставалось до второго…
Шестнадцать часов сорок шесть минут пополудни, из под небесных сумерек летит легкая липкая морось, под которой час нужно стоять, чтобы как следует намокнуть; бабилонская биржа, за шлагбаумом автомобильная стоянка «для своих». Из кабины серебристого мотора сноровисто выбирается шофер, мордастый парень лет двадцати пяти. Униформа едва-едва не в обтяжку на богатырских его плечах, ляжки слоновьи, ботинки армейские, на поясе тяжеленная кобура с начинкой. Вот он с полупоклоном открывает заднюю дверцу мотора и оттуда выскакивает молодая женщина, в длинном платье с кружевным передником, в круглой форменной шапочке — все цвета, сиреневые с черным, в тон униформе водителя. Теперь оба они, почтительно замерев, но без поклона, ждут, пока из обширных и глубоких недр представительского «Юпитера» появится невысокий седой человечек с круглыми бровками. Голова его непокрыта. Одет этот чопорный господин дорого и вычурно: серая костюм-тройка, черная рубашка, сиреневый галстук, черные туфли, явно что дорогущие, ручной выделки, в руке у него предмет, похожий на узкую сиреневую трубку, расписанную черным орнаментом. Полуметровая трубка эта — походный домоправительский жезл, Яблонски придумал ее сам для себя, чтобы на выезде не возиться с тяжелым «домашним» жезлом. Дверцы закрываются, багажник открывается, оттуда извлекается сундук, явно что «с историей», не современная подделка, по углам окован серым металлом с прочернью, чуть потерт, тяжести немалой, если судить по тому, как пыхтит Анджело, шофер-охранник. И процессия чинно покидает стоянку, поднимается по биржевым ступенькам, туда, к белым колоннам, к гигантской входной двери, чтобы на полчаса, на час исчезнуть в недрах громадного помпезного здания. Впереди идет Яблонски, в правой руке его жезл, левой он предъявляет пропуск, на себя и сопровождающих его лиц. Все работающие на бирже в лицо знают этого чудака и его босса, а также охрану и прислугу, однако пропускная система обязательна для всех, исключая разве что Господина Президента и сопровождающих его лиц. Но Государство чрезвычайно скупо посылает сюда по будням высочайших своих представителей и поэтому исключения редки, как это им и положено.
Яблонски каждый раз, когда бывает на людях «по работе», веселится от души, но по лицу его этого не скажешь: он идет по коридорам, надутый, маленький и важный, словно бы не видя и не слыша всех этих шныряющих и хихикающих аборигенов, биржевых жучков, которым Сигордовы обеденные «вторники» и «четверги» заменяют цирк и телесериал. Всем смешно, кроме горничной и шофера-охранника, ибо те воспринимают свою работу именно работой, обычной и непыльной. Охранник до этого сопровождал VIP-ов, картинно вертел головой в черных очках, спиной к спине выстраивался на вертолетных площадках в «хороводы» с коллегами, чтобы, типа, вся потенциально враждебная местность была под контролем… Горничная также успела навидаться всякой чуши в «благородных» домах… Нормально все, и хозяева здесь приличные… И платят как следует, не пожалуешься.
— По Яблонски можно время сверять. Господин Сигорд, идут! — И точно: шаги стихли возле входной двери, снаружи, и раздался медленный троекратный стук.
— Сам слышу. Ишь, колотятся… Открывай, София, не то как раз дверь высадят, да и остынет все.
София открывает молча, Гюнтер, случившийся в этот момент в офисе, прервал рассказ на полуслове и испуганно затих: Яблонски приходит в немедленную ярость, когда его работу превращают в балаган «все эти болтуны и звоночники». Сам Сигорд — и тот каждый раз невольно робеет, что не сумеет должным образом соответствовать торжественности момента.
Раздается телефонный звонок — София испуганной тигрицей (отключить забыла!) прыгает и наотмашь гасит его…
