союз между Англией, Францией и Россией… – заявил он в парламенте 19 мая. —Единственная цель союза – оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии. Я не вижу, что в этом предосудительного?.. Ясно, что Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной и, кроме того, если она не будет уверена, что методы, используемые союзниками… могут привести к успеху… Наше правительство должно понять, что ни одно из этих государств Восточной Европы не сможет продержаться, скажем, год войны, если за ними не будет стоять солидная и прочная поддержка дружественной России в сочетании с союзом западных держав… Перед нами предложение справедливое и, по-моему, более выгодное, чем те условия, которых хочет добиться наше правительство. Это предложение проще, прямее и более действенно. Нельзя допускать, чтобы его отложили в сторону, чтобы оно ни к чему не привело…»
Не будем вникать в детали политических расчетов, которые Черчилль связывал со своим выступлением, – важно его признание, что советское предложение было реалистическим и необходимым для противодействия агрессии.
Совершенно иную реакцию оно вызывало у главы британского кабинета и его единомышленников. По свидетельству Кадогана[43], мысль о заключении союза с СССР «вызывала отвращение» у Чемберлена. Премьер-министр говорит, записал Кадоган в своем дневнике, что он «скорее подаст в отставку, чем подпишет договор с Советами».
Уик-энд у леди Нэнси Астор
Кливден, поместье супругов Астор, расположенное близ Лондона, славилось своим великолепием и роскошным видом, который открывался из окон на излучину Темзы. Дворец, ставший собственно стью миллионера-газетчика[44], а некогда принадлежавший герцогу Бекингемскому, фавориту британского монарха, архитектурой и убранством напоминал о былой пышности английского двора. В рассматриваемые годы под его крышей свила гнездо архиреакционная клика, представлявшая наиболее влиятельные социальные «верхи» Британской империи. Она сделала его название позорным клеймом, которым отмечена политика кабинета Чемберлена.
…В ту субботу, в первых числах июня 1939 г., за столом в Кливдене собрались многочисленные завсегдатаи, приезжавшие сюда на уик-энд[45]. Хозяйка дома, леди Нэнси Астор, по обыкновению, много и шумно говорила. По правую руку от нее сидел прямой и высокий лорд Галифакс, слева – близкий друг лорд Лотиан. Все внимание на сей раз было привлечено к незнакомцу, соседу Лотиана. Этот молодой немецкий аристократ Адам Тротт цу Зольц только что прибыл из Германии.
Вскоре после кофе большинство гостей удалилось, и Тротт остался наедине с Галифаксом, Лотианом и хозяином дома – Дэвидом Астором. Незримая рука дирижера создала идеальные условия для разговора «по душам», причем, как будет видно из последующего, с английской стороны роли и политические формулы были продуманы и распределены заранее.
Отчет Тротта о беседе в Кливдене, направленный Риббентропу, опубликован после войны в числе других материалов из секретных архивов министерства иностранных дел гитлеровского рейха. Биограф Тротта называет этот документ «курьезным», отмечая, что взгляды, высказанные германским эмиссаром в этой беседе, в действительности были совершенно иными.
Дело в том, что, прибыв в Лондон по поручению Риббентропа, чтобы «прощупать» настроения близких к Чемберлену кругов, Тротт своей подлинной целью (о которой не смел упоминать в официальном документе) считал довести до сведения англичан тревоги и советы германских «оппозиционеров». Связанный, в частности, с Вайцзекером, заместителем германского министра иностранных дел, Тротт привез в британскую столицу план, рассчитанный на то, чтобы устранить опасный риск возникновения войны между Германией и западными державами и в то же время использовать соглашательские настроения англо-французских «умиротворителей». Суть плана вкратце сводилась к следующему: рейх восстанавливает «независимость» Чехословакии (за исключением Судет), а в награду за свой столь «великодушный» шаг получает «компенсацию» за счет Польши (как можно судить, имелась в виду передача Данцига и «коридора»). В конце мая – начале июня под видом «утечки» информации данный план был подброшен польским журналистам, и ссылки на его содержание появились в прессе Польши. Реакцию на этот план ожидали из Парижа; с аналогичной целью Тротт направился в Лондон.
Собеседники Тротта немедленно проявили готовность искать «разумный выход» из создавшегося положения. Галифакс заявил, что после Мюнхена считал возможным создание концерта держав, в котором Германии было бы предоставлено преимущественное положение в Центральной и Юго-Восточной Европе; за Англией остались бы ее имперские позиции, в частности в Средиземном море и на Ближнем Востоке. Но мартовские события (захват Чехословакии) заставили английское правительство вступить на путь «гарантий» и союзов. Оно пошло на это, уточнил британский министр, лишь в порядке «самообороны».
Отметив «величие» нацистского лидера, Д. Астор дал понять, что Англия была бы готова признать германские претензии; но ликвидировав Чехословакию, Гитлер поставил ее правительство в исключительно деликатное положение: если бы кто-либо сейчас попытался публично выступить в поддержку подобного курса, то его «затравили бы как предателя». Исправить «ошибку», пояснил лорд Лотиан, слывший в Кливдене «самым умным и тонким политиком», можно таким путем: пусть Германия провозгласит (хотя бы номинально!) возвращение суверенитета Богемии и Моравии; после этого «недоверие» к целям рейха со стороны британского кабинета и противодействие германской экспансии должны были бы, «разумеется, прекратиться».
Для правильной оценки описанного эпизода следует напомнить политический фон, на котором он возник.
Летом 1939 г., после бурных весенних событий, в Западной Европе наступило обманчивое затишье. «Фюрер» удалился в Берхстесгаден, следом за ним потянулся и Риббентроп, обосновавшийся в поместье, расположенном близ загородной резиденции Гитлера. Отбыл на отдых главнокомандующий германскими сухопутными силами генерал Браухич, и, по данным, которыми располагал английский посол, гитлеровские офицеры тоже были заняты мыслями об отпуске. Не отправиться ли на лечение и ему где- нибудь в середине июля? – размышлял Гендерсон.
«За этим внешним спокойствием, которое сейчас царит в Берлине и которое многих удивляет или даже беспокоит, на Вильгельмштрассе[46] идет напряженная работа», – сообщал из столицы рейха французский посол Р. Кулондр. Опытный дипломат, он в своих донесениях высказывал мысль, что Гитлер считает вопрос о Данциге «еще не созревшим» и выжидает результатов англо-франко-советских переговоров. 1 июня 1939 г. в подтверждение высказываемых им взглядов он направил Бонне, министру иностранных дел Франции, разведывательную информацию, полученную им лично «от заслуживающего доверия источника».
«Фюрер спросил, каково мнение генерала Кейтеля, начальника его Генерального, штаба, и Браухича, главнокомандующего сухопутными силами, может ли Германия рассчитывать на успех, в случае если в существующей обстановке возникнет всеобщий конфликт. Оба ответили, что исход зависит от того, останется ли Россия вне конфликта или нет. В первом случае генерал Кейтель ответил „да“, а генерал Браухич (чье мнение более весомо) сказал „вероятно“. И тот и другой заявили, что в случае, если Германии придется сражаться с Россией, у нее будет мало шансов выиграть войну».
На Вильгельмштрассе преобладает точка зрения, продолжал Кулондр в том же донесении, что, если Польша не уступит, решение Гитлера будет зависеть от заключения англо-советского договора. Полагают, что он пойдет на риск развязывания войны, если ему не придется вести военные действия против России, но что наоборот, если он будет знать, что ему предстоит столкнуться также с этой державой, он скорее отступит, чем обречет на гибель свою страну, свою партию и самого себя.
То, что заключение западными державами эффективного договора о взаимопомощи с СССР являлось единственно реальным средством предупредить возникновение мирового пожара, было очевидно не только военным специалистам и дипломатам, но и широким слоям общественности, каждому
