управлялась страна с вершины горы, где располагалась личная резиденция Гитлера «Бергхоф». Горная вилла, сооруженная в Баварских Альпах близ Зальцбурга, в полной мере отвечала стремлению «сверхчеловека» к одиночеству. Здесь «фюрер» обдумывал и принимал важные решения.
Незадолго до войны высоко над виллой, на обрывистой скале, построили «чайный домик», получивший наименование «Адлерхорст» – «Орлиное гнездо». Чтобы попасть туда, необходимо было подняться на лифте по вертикальной шахте, вырубленной в скале, на высоту более 100 метров. Там посетитель обнаруживал массивное приземистое сооружение, состоящее из застекленной залы, окруженной колоннадой. В соответствии с духом третьего рейха откосы подъездов, выходы из подземелий и подступы к «чайному домику» были устроены с учетом военных соображений и защищены многочисленными пулеметными гнездами. Сюда и доставили Буркхарта для встречи с «фюрером».
Беседа была рассчитана как «разговор на чистоту». Как обычно, она свелась к монологу Гитлера. Буркхарт, прислонившись к косяку застекленной двери, почтительно слушал. Разыгрывая заранее продуманный спектакль, «фюрер» применил целую серию ораторских эффектов. Временами он срывался и, словно бешеный, начинал метаться по зале, отшвыривая ногам/и и руками попадающуюся мебель.
Изображав человека, терпение которого доведено до предела, Гитлер обрушился на поляков.
– Польша прибегает к угрозам в отношении Данцига! Газеты заявляют, что это именно тот язык, которым надо со мной разговаривать!.. Если вновь возникнет малейший инцидент, я без предупреждения разгромлю поляков, так что от них не останется и следа, – бесновался Гитлер. – Я ударю, как молния!
– Но это будет означать всеобщую войну, – вставил Буркхарт.
– Пусть так! Если мне суждено вести войну, я предпочитаю, чтобы это было сегодня, когда мне пятьдесят лет, а не когда будет шестьдесят! Что вы сможете предпринять против меня? Ударить с воздуха? («Истерический смех», – отмечает Буркхарт в записи беседы.)
Но вдруг в облике Гитлера произошла разительная перемена. Он успокаивается. Он хочет мира.
– Постоянные разговоры о войне, – говорит он, – это глупость. Они только сводят народы с ума. О чем, в сущности, идет речь? Только о том, что Германия нуждается в зерне и лесе. Для получения зерна мне нужна территория на Востоке, для леса – колония, только одна колония. Все остальное ерунда…
Я не стремлюсь к господству, – продолжал Гитлер. – Я ничего не требую от Запада ни сейчас, ни в будущем. Раз и навсегда: ничего. Все, что мне приписывают, – выдумки. Но мне нужна свобода рук на Востоке. Повторяю еще раз – вопрос идет только о зерне и лесе. Я готов вести переговоры. Но когда мне угрожают ультиматумами, меня лишают этой возможности!
Гитлер выводит собеседника на террасу, нависшую над обрывом. Монолог должен завершиться широким «пиано» на фоне гор, залитых лучами вечернего солнца.
– Как я счастлив, когда бываю здесь! – заявляет «фюрер». – Довольно я поработал, пора мне и отдохнуть. С каким удовольствием я остался бы здесь и занялся живописью. Ведь я художник!
По-видимому, в эти минуты, в «приливе откровенности», Гитлер высказал мысль, которая впоследствии была заботливо изъята из всех официальных публикаций и стала известна лишь в 1960 г., после выхода в свет мемуаров Буркхарта.
«Все, что я предпринимаю, – заявил Гитлер, – направлено против России… Мне нужна Украина, чтобы нас не могли морить голодом, как в прошлую войну».
«Тонкая» игра Гитлера строилась на грубой лжи. Раз и навсегда ему «ничего не нужно от Запада». Поэтому пусть Запад не мешает ему разгромить Польшу, которая нужна рейху как коридор для похода против России!
Буркхарт прощается. Провожая гостя, Гитлер вдруг «с симпатией» вспоминает о лорде Галифаксе.
«Я хочу жить в мире с Англией, – заявляет „фюрер“, – заключить с ней пакт об окончательном урегулировании; я готов гарантировать английские владения во всем мире и сотрудничать с Англией.
Буркхарт: – Не лучше ли тогда побеседовать непосредственно с кем-либо из англичан? Я высказываю это предложение экспромтом, как мысль, которая вдруг пришла в голову. Это моя собственная идея. Но я склонен думать, что, если бы подобное предложение было сделано, оно было бы хорошо принято.
Гитлер: – Язык является слишком большим препятствием… Может быть кого- нибудь из англичан, говорящих по-немецки? Мне сказали, что бегло говорит по-немецки генерал Айронсайд[97]…
Буркхарт: – Могу я передать, что у вас есть такое желание?
Гитлер: – Да. Не могли бы вы сами направиться в Лондон? Если мы хотим избежать катастрофы, дело является срочным».
Полагая, что высказанное Гитлером предложение будет поворотным пунктом в развитии европейского кризиса, Буркхарт спешит в Базель. В обстановке полной секретности он встретился здесь с доверенными представителями английского и французского министров иностранных дел Роджером Макинсом и Пьером Арналем. Буркхарт вручил им запись беседы и сообщил подробности. Начинают вырисовываться перспективы нового Мюнхена.
И вдруг, словно в пьесе начинающего драматурга, опять раздается телефонный звонок.
Сообщение, переданное французским послом в Берне П. Арналю, повергает присутствовавших в состояние растерянности и досады. «Все надежды, бывшие главной целью моего визита к Гитлеру, рассыпались в прах!» – отмечает Буркхарт в своих мемуарах.
Произошло следующее. Один из французских журналистов, находившийся в Гданьске, утром 11 августа пожелал переговорить с комиссаром Лиги наций. Секретарь ответил, что тот уехал на охоту в Восточную Пруссию. Ответ показался подозрительным – слишком неподходящей для подобных развлечений была обстановка в городе. Начав поиски швейцарского дипломата, журналист добрался до аэродрома. У одного из сотрудников он узнал: Буркхарт и Форстер вылетели утром на личном самолете германского рейхсканцлера.
На другой день сенсационную новость опубликовала французская «Пари-суар», и затем ее подхватила вся мировая пресса. При этом высказывалась догадка, что Гитлер вручил Буркхарту для передачи Чемберлену письмо с предложением присоединиться к походу Германии против СССР.
Закулисные контакты англо-французской дипломатии с Гитлером в те самые дни, когда в Москве шли переговоры о заключении трехстороннего пакта, вызвали необычайное возбуждение мировой общественности. Новостью бурно возмущались народные массы в Англии и Франции. Планы мюнхенцев – воспользоваться Буркхартом для подготовки сделки с Гитлером – оказались сильно подмоченными.
Лишь после окончания войны, когда были опубликованы секретные архивы германского МИД, стало ясно, насколько бесцеремонно Гитлер морочил голову своим англо-французским партнерам. Его «намек» на стремление предотвратить катастрофу путем прямых переговоров с англичанами, сделанный в момент, когда решение напасть на Польшу было уже принято, рассчитывался на то, чтобы еще раз сыграть антисоветской картой и получить свободу рук для уничтожения очередного противника, Как раз в те дни прибыли в Москву военные представители западных держав, и германская дипломатия прилагала отчаянные усилия воспрепятствовать заключению оборонительного пакта.
Вечером 11 августа, когда Буркхарт из «Адлерхорста» спешил в Базель, итальянский министр иностранных дел Чиано, в тот же день встречавшийся с Риббентропом в его замке «Фушль»[98], расположенном в получасе езды от Оберзальцберга, сделал такую запись в своем дневнике: «Его решимость развязать войну непреклонна. Он отвергает любое решение, которое могло бы удовлетворить Германию и в то же время дало бы возможность избежать вооруженного
