сентября. Сообщая в Париж, что Бек потребовал в ответ выполнения союзниками их обязательств, Ноэль отметил: атмосфера «уже не подходила для улаживания».
Не дожидаясь ответа Варшавы, Бонне настаивал через французского посла в Риме, чтобы Муссолини предпринял инициативу перед Гитлером. Одновременно по его указанию французская печать опубликовала сообщение, что правительство положительно отнеслось к итальянскому предложению созвать конференцию для «урегулирования европейских затруднений».
«Уступая настояниям Франции, мы зондируем Берлин о возможности созыва конференции», – записал Чиано в дневнике. В 10 часов утра 2 сентября итальянский посол в Берлине Аттолико передал Гитлеру сообщение Муссолини, что Италия имеет возможность получить согласие Англии, Франции и Польши для созыва конференции на таких условиях:
«1. Перемирие, при котором армии останутся
2. Созыв конференции в течение двух-трех дней.
3. Разрешение польско-германского конфликта, которое, учитывая положение дел на сегодня, будет, безусловно, благоприятным для Германии».
Если рейх согласен на конференцию, указывал Муссолини, «он достигнет всех своих целей и в то же время избежит войны». Не потрудившись дождаться ответа Польши, англо-французская дипломатия через итальянского посредника продавала ее.
Германские танковые клинья рвали тем временем на части польскую землю, и гитлеровцев вполне устраивали разговоры о конференции. 2 сентября Риббентроп заявил Аттолико, что вопрос зависит прежде всего от того, являются ли английская и французская ноты ультиматумом или нет. Кроме того, для «изучения проблемы» и подготовки «более детальных предложений» требуется время. Окончательная позиция Германии будет сообщена через один-два дня.
Получив ответ из Берлина, Чиано немедленно связался с Бонне и Галифаксом. Как они заявили, упомянутые ноты не являются ультиматумом. Вечером того же дня Галифакс, подтвердив согласие британского кабинета на конференцию, сделал оговорку: предварительным условием должен быть вывод германских войск из занятых районов Польши. К этой позиции присоединилась и Франция. Бонне, однако, считал возможным согласиться на «символический» отвод.
Оговорка о выводе войск не имела ничего общего с заботой Чемберлена и Даладье об интересах Польши. Им приходилось учитывать растущее возмущение общественного мнения в своих странах.
«Мне кажется, – сообщал Буллит вечером 2 сентября в Вашингтон, – что оба, Даладье и Чемберлен, стремятся не объявлять войны, пока не будет сделано новое итальянское предложение, но я не верю, чтобы общественное мнение обеих стран разрешило им дать согласие на его обсуждение до тех пор, пока германские армии не покинут польские земли».
Утром 2 сентября взволнованный польский посол нанес визит Бонне. Он потребовал, чтобы Франция немедленно оказала Польше помощь в соответствии с договором. Установлен ли срок в ноте, врученной накануне французским послом Риббентропу? Когда же Франция предъявит Германии ультиматум?
Французское правительство, ответил Бонне, сможет направить ультиматум лишь после решения парламента, заседание которого состоится во второй половине дня.
– По истечении какого срока окончится этот ультиматум?
– Я предполагаю, по истечении 48 часов, – ответил Бонне.
– Но ведь это слишком долго! Польша уже находится в состоянии войны 36 часов!
Обращения польского правительства к Англии и Франции с каждым часом становятся более настоятельными. Особенно требовалась помощь авиации союзников. Пользуясь полным господством в воздухе (большая часть польских самолетов была уничтожена на аэродромах в первый же день войны), германские воздушные силы препятствовали завершению мобилизации польской армии и доставке войск к линии фронта. Кроме того, фашистские стервятники совершали варварские налеты на населенные пункты, расстреливали на бреющем полете женщин и детей. Несравненный героизм и мужество польских летчиков не могли противостоять громадному численному и техническому превосходству гитлеровской авиации. Появление над Германией хотя бы нескольких воздушных подразделений союзников могло бы коренным образом изменить обстановку, сократить громадные жертвы, которые несло польское население.
Вечером 2 сентября, после заседания французского парламента, польский посол снова обратился к Бонне. Тот ответил, что вопрос об ультиматуме Германии должен еще обсуждаться на заседании совета министров. «Тогда польский посол потерял терпение и прямо сказал Бонне, что он о нем думает, и потребовал немедленного предъявления ультиматума Германии».
Отчаянный призыв о помощи из Варшавы поступил также на Британские острова в ночь на 3 сентября. Несмотря на поздний час, польский посол получил указание срочно явиться к Галифаксу и напомнить об обязательствах английского правительства.
С первого часа события в Польше показали подлинную цену англо-французских «гарантий». Отвечая иезуитскими отговорками на призывы о помощи, Англия и Франция продолжали изыскивать предлоги, дабы уклониться от выполнения своих обязательств перед Польшей.
Британский парламент снова собрался вечером 2 сентября. Большинство депутатов было чрезвычайно недовольно заявлением премьера, сделанным накануне. Редко можно было наблюдать палату общин в таком возбужденном состоянии. Все ожидали объявления войны.
Чемберлен, взяв слово, сообщил, что ответ Германии на английскую ноту еще не получен. Он поставил палату в известность об итальянском предложении созвать конференцию. Премьер заявил:
«Если германское правительство согласится на отвод войск, тогда правительство его величества готово будет рассматривать положение как оставшееся таким же, каким оно было до того, как германские войска пересекли польскую границу».
После этих слов наступила мертвая тишина. «Палату охватил ужас, – пишет в своих мемуарах Л. Эмери. – Вот уже целых два дня несчастных поляков бомбят и истребляют, а мы все еще рассуждаем, какой срок предоставить Гитлеру для ответа на наш вопрос, соблаговолит ли он отпустить свою жертву!.. Неужели все это – преддверие к новому Мюнхену?.. На этот раз в ответ на такого рода заявление вся палата, как один человек, разразилась бы громкими проклятиями». Зарисовка Эмери служит яркой иллюстрацией остроты империалистических противоречий, существовавших в тот момент между Англией и Германией. Дело было не в сострадании к полякам. Все более значительные слои английской буржуазии уже отчетливо понимали, что установление германской гегемонии в Европе представит смертельную опасность для Великобритании.
Возмущение палаты капитулянтской политикой Чемберлена резко проявилось в следующий момент, когда слово взял лидер лейбористской оппозиции Артур Гринвуд. «Говорите от имени Англии!» – крикнул ему через весь зал Эмери. Реплику встретили бурными аплодисментами.
Перед закрытием заседания Чемберлену пришлось заверить палату, что не позже утра правительство сделает определенное заявление. Было ясно, что парламент не потерпит дальнейших отсрочек.
В 9 часов утра 3 сентября Гендерсон прибыл в рейхсканцелярию с нотой английского правительства. Предвидя ее характер, Риббентроп поручил принять посла переводчику Шмидту. Стоя перед Шмидтом, Гендерсон зачитал ультиматум.
Несмотря на то, что прошло свыше 24 часов после вручения ноты английского правительства от 1 сентября, говорилось в документе, ответ еще не получен; германское нападение на Польшу продолжается. Если до 11 часов дня Англия не получит удовлетворительных заверений, то будет считать себя с этого часа в состоянии войны с Германией.
Шмидт отправился к «фюреру» и медленно перевел ему английскую ноту. Тот сидел, словно
