Рядом сидел стройный красивый японец в серой шляпе и черном пальто, воротник оторочен соболем. Одна рука в перчатке из оленьей кожи держала слоновой кости мундштук с сигаретой, другая покоилась на рукоятке трости: голова обезьяны. Его маленькие темные глаза сразу охватили все подробности в облике Уоррена, ничего не упуская. Тут же японец проявил себя человеком, который, приняв решение, действует немедленно. Без единого слова он выхватил у мальчика бумажный мешок, опустил окно и вышвырнул мешок на дорогу.
Наклонившись к Уоррену, он поцеловал его и сказал:
— Уоррен-тян, научись повиноваться, ты должен делать в точности, как я велел. Выполняй мои инструкции до последней детали. Всегда. Ты понимаешь?
— Да, Гэннаи-сан, я понимаю.
Ясуда Гэннаи сказал что-то водителю по-японски, и «Понтиак» медленно поехал по грунтовой дороге к Фармингтон-авеню. На почти пустой улице он набрал скорость, миновал табачную ферму, фабрику стрелкового оружия, а один раз Уоррен увидел пару лис впереди машины, их глаза засветились изумрудным в лучах фар, потом лисы скрылись в темноте.
Минут через пятнадцать машина достигла центра пустынного Хартфорда и свернула по Асилум- стрит на Хартфорд-плаза, где мерцали тысячи фестивальных огней. Прекрасное зрелище. И знакомое. Уоррена даже оставила уверенность, что он хочет уехать, но мальчик взглянул на Ясуду, и ему стало лучше. Намного лучше. Машина проехала Хартфорд, свернула на дорогу № 91 и направилась к северу по берегу реки Коннектикут. Начался путь Уоррена Ганиса в Японию.
Ясуде Гэннаи было сорок с небольшим лет — сухощавый привлекательный мужчина с ироничной улыбкой. Сын богатого промышленника, он был членом дипломатического корпуса, приписанным к посольству в Вашингтоне. Отец Уоррена, издатель небольшой сети газет, познакомил его с Гэннаи, которого интервьюировал для серии статей об экспансии Японии в Азии.
Стивен Ганис, высокий мужчина с квадратной челюстью, всегда растрепанными волосами и прямыми грубоватыми манерами, жил в Китае с родителями миссионерами и сохранил любовь к этой стране. Он считал, что Япония преступно ведет себя по отношению к Китаю, а кроме того, что ей грозит столкновение с Америкой. Мнение это высказывалось в газетах Ганиса и письмах, посылавшихся в японское посольство. Наконец семью Ганиса пригласили в посольство на ленч, дабы у японцев была возможность рассеять то, что они считали заблуждениями, вредными для имиджа Японии в Америке.
На ленче Уоррен неотрывно наблюдал за спором между отцом и Ясудой Гэннаи, втайне довольный, что отец, чего раньше не бывало, не может легко справиться с противником. Стивен Ганис был груб, прямолинеен, порой бестактен. Ясуда Гэннаи — вежлив, умен и загадочен. Именно так. Загадочен. Уоррена он покорил.
— Япония несет Новый Порядок в Китай и всю Азию, — уверенно проговорил Гэннаи. — Мы предлагаем азиатам то, что вы, люди Запада, дать им не можете: возможность снова жить по канонам восточной цивилизации. В Новом Порядке, мистер Ганис, идеям европейцев и американцев нет места.
— Япония пытается создать империю, вот и все, — возразил Стивен Ганис. — Вам нужно сырье для промышленности, нужны рынки для готовой продукции, и чтобы получить все это, вы используете свои армии. Такова схема ситуации. Слышал я о вашей «Великой Сфере Совместного Процветания Восточной Азии», как вы ее называете. Одна большая счастливая семья, Китай, Япония и Юго-Восточная Азия, под японским флагом. Но не секрет, что где бы ни появились ваши войска, они издеваются над мирным населением, грабят, насилуют…
Гэннаи покачал головой.
— Боюсь, вас неправильно информировали, мистер Ганис. Мы приносим освобождение азиатам. Правосудие и новые представления о существовании, свободные от всяких пут и ограничений. Мы не империалисты, которыми вы нас изображаете. Истинные империалисты как раз вы, на Западе. Вы, британцы, французы, голландцы, кто выкроил себе колонии в Азии и выдавливал из них деньги, используя принудительный труд.
— О, но сейчас, когда Англия, Франция и Голландия полностью поглощены войной с Германией, их колонии, скажем так, свободны и могут быть заняты Японией. Что вы и делаете, мистер Гэннаи.
— А как же ваши американские бизнесмены и миссионеры, которые обогатились в Китае, на Гавайях, Филиппинах. Что вы скажете о своей стране, которая по истечении тридцатилетнего коммерческого договора с Японией объявила эмбарго на продажу нам железа, бензина и нефти? Ваша страна нанесла Японии неизмеримый ущерб, мистер Ганис, и мы этого не забудем. Вы ударили нас в период кризиса, и японский народ надолго сохранит эту память.
— Америка не подбивала Японию на войну с Китаем, — сухо проговорил Стивен Ганис. — Если в вашей стране какой-то кризис, сэр, то вы сами в нем виноваты. Эмбарго — это всего лишь реакция на вопиющие нарушения международного закона и правил приличия со стороны Японии.
— А прилично ли, мистер Ганис, замораживать все банковские счета Японии, как это сделали в вашей стране? Прилично ли не допускать нас к сырью и рынкам сбыта в Азии — это ведь, в конце концов, наш задний двор, а не ваш? Будь вы по-настоящему честным человеком, то увидели бы сами, что Япония зависит от вашей милости, пока вы стоите у нас на пороге. Это нестерпимое положение.
Стивен Ганис начал барабанить по столу длинными пальцами.
— У вас на пороге — вы имеете в виду, вероятно, наши тихоокеанские территории. Гавайи, Филиппины, Гуам.
— Китай, — тихо добавил Гэннаи.
— Вы говорите о войне, — подчеркнул Стивен Ганис. — Войне с Америкой.
Уоррен был умный мальчик, любил читать, оценки в школе хорошие получал — он многое понял из того, что говорилось за столом. По его мнению, м-р Гэннаи был во многом прав: к Японии придираются, потому что она хочет быть боссом в своих местах. Но, с другой стороны, Стивен Ганис был человек неуступчивый и упрямый — почти всегда. Он не жалел для Уоррена ремня, а привычку эту усвоил у своего отца, миссионера. Дед считал, что битие детей спасает им души, вот и принимался за Уоррена всякий раз, когда ему казалось, будто дьявол овладевает его душой. Он смачивал ремень густым сиропом и бил мальчика по ладоням — получалось очень больно — заставлял его считать удары вслух. Стоило Уоррену попасться на бранном слове или не встать, когда в комнату вошли старшие — и все, ремень. Отец и мать Уоррена с этим соглашались, что Уоррен считал неправильным.
Ясуда Гэннаи был как раз таким отцом, какого желал бы себе Уоррен. Японец, блестящий человек с мягкой изящной речью, от которого всегда пахло дорогим лосьоном после бритья, был дружелюбен с Уорреном и никогда не повышал голос, как его отец или благочестивый дед. Трудно было поверить, что Япония хочет войны с Америкой, к тому же Ясуда Гэннаи утверждал, что она стремится лишь к дружбе. Вот эту идею, о дружбе с Америкой, Гэннаи хотел распространить в газетах, которые занимают столь большое место в американской жизни.
— Скажите своим соотечественникам отменить эмбарго против нас, — попросил Гэннаи у Стивена Ганиса. — Помогите нам сейчас, когда мы особенно нуждаемся в помощи.
— А Китай? — окрысился Ганис.
Уоррен покраснел, потому что Ясуда Гэннаи смотрел на него, как бы игнорируя отца Уоррена. Но потом он увидел, как японец делает знак слуге налить чаю в чашку Люсиллы, матери Уоррена — эта женщина, полная, черноволосая, с круглым жестким лицом, почти весь ленч промолчала, считая, что «жена да убоится мужа». Уоррену показалось, что Гэннаи смотрит на него с интересом и любовью, что было очень приятно, в то же время замечая все вокруг. Потрясающе.
Когда слуга японец в белых перчатках отошел от стола и замер позади кресла Люсиллы, Ясуда Гэннаи проговорил:
— Япония была бы очень признательна, если б ваша страна не стала принимать участия в событиях, происходящих в ее части света.
— Вы имеете в виду — не мешать вам с Китаем, — усмехнулся Стивен Ганис.
— Японо-американские отношения ухудшаются уже много месяцев, и ситуация не улучшится, если чужие станут вмешиваться в азиатские дела. У вас есть возможность, мистер Ганис, сблизить наши страны, представив в своих газетах более взвешенное описание действий Японии. Мы сражаемся за свою экономическую жизнь. Конечно же, вы не откажете нам в праве на выживание.
