И. В. Великого Князя Николая Николаевича облавного училища взамен обремененного тяжкой хворью полковника Куравлева, столь дорогого нам обоим. Прошу незамедлительно оформить бумаги, как Вы обещались исполнить по первому моему письму, и сегодня же подтвердить мои полномочия ответной телеграммой на адрес Севастопольского полицейского управления, ибо от этого зависят многие обстоятельства.
Остаюсь Вашей Высоконеподкупности покорный слуга. Князь Джандиери, полуполковник в отставке'.
ТЕЛЕГРАММА-МОЛНИЯ
«Севастополь, Малаховский пер., 2, обер-полицмейстеру г. Севастополя Его Высоконачалию Сергею Сергеевичу Кушникову По получении сего немедленно известить Его Бдительность, Князя Джандиери, о вступлении последнего в должность начальника Харьковского Е. И. В. Великого Князя Николая Николаевича облавного училища со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями, включая личный контроль над вербовкой негласных сотрудников. Во вверенное Его Бдительности училище Князю Джандиери, государевым указом возведенному в чин полного полковника, вменяется прибыть не позднее…»
ДЕПЕША
'Обер-полицмейстеру г. Севастополя,
Его Высоконачалию
Сергею Сергеевичу Кушнчкову
Ваше Высоконачалие!
Получив Ваше уведомление о новом назначении, убедительно прошу Вас без промедления послать курьера к настоятелю Иоанно-Златоустовской обители, дабы о.
Пимен мог сегодня же направить в отель «Эрмитаж», где я имел удовольствие остановиться, того местного иерея, который облечен саном епархиального обер-старца и визирует приговоры Севастопольского уголовного суда. Сие крайне необходимо сделать в самом скором времени, для проставления на особом контракте временной визы, сроком не более месяца, поскольку виза постоянная будет проставлена о. Георгием, епархиальным обер-старцем при Харьковском Е. И. В.
Великого Князя Николая Николаевича облавном училище, куда я намереваюсь прибыть лишь через несколько дней.
Остаюсь Вашего Высоконачалия покорный слуга, Князь Джандиери, полковник Е. И. В. особого облавного корпуса «Варвар».
…Вот так оно было.
Где-то далеко, на другом конце комнаты, на другом краю вселенной отблескивает полированная гладь стола. И там, на этой глади, в блеске и славе, левиафа-новыми пастями разверзлись два белых сияющих окна: два входа в иную жизнь, два шанса, до которых еще надо дойти, добрести, доползти — и отпереть пером-ключом замки на них.
Впервой ли тебе, Дуфунька Друц, ром непутевый, чем ни попадя замки-то отпирать?
А тебе. Княгиня? Дорогая ты моя Раиса Сергеевна, как любит говаривать один известный нам обоим человек?!
Перо, говорите, стальное? казенное? расщепленное надвое змеиным жалом? Пусть змеиное — сгодится. Все сгодится. Змей, он испокон веку в искусителях ходит… ползает, на чреве своем. Вот и вам, значит, надо дойти! доползти! дотащить на себе задыхающихся, тонущих в мгле изнеможения крестников. Слишком быстро все складывается — у вас, у них… -…Я вот чего подумал, Рашеля… -…Ты такого больше не думай, Феденька…
Там — спасение.
Страшное? Да. Отталкивающее? Да. Спасение? Да.
Что, снова Брудершафт, Княгиня?
Да, Бритый. Снова.
Идем?.. Где наша не пропадала?!
Ты сказал. Идем.
Вы оба знаете: это пустая бравада. Это шаткая ограда, за прутьями которой притаился скользкий, мятный холодок страха. Где бы ваша ни пропадала пропадом — но не здесь!
Закон вне Закона.
Мгла сгущается вокруг Шавьей трясиной. Ей жалко отпускать добычу; она вязкой топью липнет на ноги, тянется выше, выше, высасывает последние силы — но вы идете! …Ссыльные шли от Шавьей трясины. Двое…
Вы все-таки идете, хотя и не двигаетесь с места.
Медленно, мучительно медленно приближается полировка стола с двумя слепыми бельмами; с двумя белыми окнами.
С двумя листами гербовой бумаги.
Двумя договорными бланками.
— Прошу вас, госпожа Альтшуллер.
— Прошу вас, господин Друц-Вишневский.
Голос эхом грозы над Чатыр-Дагом прокатывается над головами. Отголоски его еще долго затихают под сводами, и вам, всем четверым, кажется, что это — мой голос, а не просьба (приказ?..) князя Джандиери звучит, затихая, в ушах.
Но это не так.
Я молчу.
Молчу и смотрю.
Вы сделали свой выбор, и сейчас я снова зажгу перед вами огонь — знакомый и чужой одновременно. …Ты ведь знаешь закон. Княгиня? До конца.
Держи.
Держись.
Я все вижу, девочка моя…
Стальное перо без жалости вспарывает нутро чернильницы; тяжелые капли глухо скатываются обратно, стекают с острия, с клинка, которым отворяют жилы, выпуская наружу багровый сок, чернила для той, единственной подписи…
Подпись!
Ослепительно белый проем окна надвигается, и сквозь исходящий из него неземной свет проступают яркие… буквы? руны? карты? люди?
Да, люди!
Люди в форме.
Воротник лазоревого мундира подбит алым сукном, серебристый кушак с тяжелыми кистями охватывает талию вместо ремня; пуговицы, по шесть в ряд, опять же серебряные, сверкают лихим огнем, бросая отблески на яркую выпушку по обшлагам и борту. На пуговицах вычеканена рука, мускулистая рука с мечом, и две сплетенные руны под рукоятью… и на петлицах тот же символ.
Е. И. В. особый облавной корпус «Варвар».
Люди в форме ровными рядами обступают вас со всех сторон. Смыкается каре, погребая в центре четверых. Но отчего-то буквы-карты-жандармы не спешат вязать руки, тащить на виселицу или в острог. Не бойтесь, я подскажу вам разгадку.
Это не конвой.
Это охрана.
Вокруг вас щетинится лес черных пик за стеной из красных бубновых щитов — и стена эта, этот лес не дают разочарованной мгле сомкнуться, поглотить навсегда вас самих и ваших крестников.
