тротуара цветной плиткой.
Молчание — великое искусство.
Золото.
Ленчик помнил удивление новичков: алкаш Ленчику прямо на улице чуть ли не в рыло, по маме- матушке, а Ленчик с алкашом задушевные лясы точит. Пока не разойдутся кто куда. Подобру-поздорову. У парней ведь серьезный вопрос: бить или не бить? И по всему выходит: бить лучше. Прогрессивней. Ну, в худшем случае нос расквасят… они худшие случаи в кино видели. Эх, кино, страна дураков: роняют себе ворога лютого во весь экран, пока не образумится, а в жизни его, ворога-то, уронишь в полнаката, и готов перелом шейных позвонков. Страшное дело. Шея тряпкой, зенки выпучены, спрашивают тебя молча… Кто видел, тот знает: страшное. И никаких тебе титров по экрану. Самураи в таких случаях говаривали: «Просить прощения надо до тех пор, пока ты не уверишься, что пред тобой не человек, а животное. Окончательно. Без тени сомнения. Только тогда надо рубить. Окончательно. Без тени сомнения».
А рожу дураку набить — много ли мудрости?
К сожалению, свою голову всем не приставишь. Бьешься, талдычишь, как попка: «Настоящая сила не нуждается в проявлении!» — не верят. «Истинное мастерство самодостаточно» — опять не верят. Не могут поверить, понять… трудно им. Вот Олежа, к примеру, понимает. И тоже, как попка… уважаю.
К счастью, большинство сотрудников из наших, обкатанных. А новички… Крепкие, в общем-то, славные ребята — но задиристые, будто коты весной.
Приходится обламывать.
Как сейчас.
Обосновавшись в давно облюбованном коллегами Лесопарке, на знакомой поляне, Ленчик уже три часа по капле выдавливал из парней злобу. Судороги остаточной силушки. Гордыню-матушку. Втайне завидуя древним монастырям: там имелись специальные ассистенты, с палками… Хорошее дело.
Правильное.
Очень ускоряет процесс усвояемости…
Володю Монахова он приметил минут за пятнадцать до конца тренировки. Подошел тихо, стал в сторонке за кустами, смотрит. Думает, Ленчик его не засек. Ну и пусть думает. Интересно, когда все закончится — подойдет? Впрочем, это его дело. А нам пора заканчивать. Парни выдохлись, машут без души, на «автопилоте».
— Ямэ!
Баста в смысле.
Двое явно собираются подождать Ленчика, но он переодевается нарочито медленно, махнув парням развязанным поясом — не ждите, мол.
Они уходят. И тут же из-за кустов выбирается Монах.
— Привет, Леня! — Однако руки почему-то не подает. Сцепляет кисти в замок и трясет над головой.
Ну и ладно. Похоже, сдуру Олеже чего-то по телефону ляпнул, вот и стесняется теперь. Вокруг да около… террорист международный!
— Привет, Володя. Какими судьбами? — Ленчик на время оставляет сумку с вещами в покое и выпрямляется.
— Да вот, шел мимо, вижу — ты работаешь. Остановился посмотреть. А вы как раз закончили…
И в сторону смотрит.
Врет. Мимо он шел, понимаешь…
— Ну что, Леня, как полагаешь, из этих ребятишек толк будет?
Тон у Монаха чуть снисходительный, но Ленчик только улыбается про себя.
— Будет, Володя. Обязательно будет.
И улыбается уже открыто, в ответ на кислую гримасу Монаха.
Конечно, далеко не всем Бог таланту отвалил сверх всякой меры. У кого здоровья не хватает, у кого упрямства. Но люди занимаются, из года в год. Старое правило: приходишь сам, уходишь сам. Гнать нельзя. Если человеку надо, значит, мы дадим, а он возьмет, сколько каждый дать-взять сможет. Тот же Димыч, к примеру. Ну не выйдет из него мастера, хоть разбейся! Но, с другой стороны, когда он только в школу пришел — это же были полные дрова! А сейчас… в общем, ничего уже. Хотя и лентяй. И все-таки наш человек.
Монах тоже поначалу таким казался. Приходил, занимался, на тренировках не сачковал, глаза внимательные… А потом — пропадать начал. По другим школам шастать. Из одних его гнали вскорости: им медали нужны, на кой им бесталанный Монах? Другие оставляли, с радостью: еще бы, экий собеседник! Потом, правда, опять гнали; или он сам уходил — на поиски. Все доказать тщился; и добро б себе самому… Вот до сих пор и ищет незнамо что. Так и не понял: не, бывает секретов, не бывает волшебных палочек. А бывает только работа, ежедневная, изнурительная, — вот и весь секрет…
— Ну, а меня бы ты, к примеру, к себе в контору взял? — криво усмехается Монах.
— Нет, — честно отвечает Ленчик.
— Почему? — Кажется, Монах искренне удивлен. — Рожей не вышел?!
— Рожа здесь ни при чем. Характер у тебя не тот. И, ты уж извини, возраст. Поздно исправлять.
— А у них — тот? — презрительно кивает Монах в сторону, куда удалились «ребятишки».
— Нет. Пока нет. Но будет — тот.
— Ладно, допустим. — Монах явно обижен. И поделом: кто его просил лезть не в свое дело? Сам нарвался. Хотел честного ответа — и получил. — А вот насчет возраста… По-моему, ты, Леня, ошибаешься.
И Ленчик понимает, куда разговор катится. Монах явно завелся: задело за живое, что таланты его великие никто не признает. Вот и очередной скептик в том числе.
Он становится в некое подобие стойки и с рычанием больного носорога лупит воздух. Наверное, ему кажется, что эти движения неотразимы.
— Ну как?
«Как? Да все так же. Как год назад. Как два года… пять… десять…»
— думает Ленчик, но вслух произносит:
— Честно, Володя? Не впечатлило.
— Да, наверное, — неожиданно сникает тот. — Тут с предметом работать надо. Иначе не видно.
— Ну давай станем, набивочку постучим, — предлагает Ленчик. — Только недолго, мне по делам пора.
Жаль Володю обламывать, но и врать ему противно.
— Набивочку? — Монах смотрит испытующе, редко моргая белесыми ресницами. — Ну давай постучим. Только аккуратно.
Аккуратно так аккуратно.
Стали. Верх, центр, низ. И с другой руки… Казалось бы, проще некуда. Первый год. Но Володя поначалу все равно путается, и Ленчику приходится вслух повторять: «Дзедан, чудан, гедан. Дзедан, чудан, гедан. Дзе…» Руки у Монаха деревянные. Он и раньше весь зажатый был, а сейчас — так совсем. Зажатый… дзедан, чу… ах ты черт!
Левое предплечье взрывается резкой болью.
Ленчик рефлекторно делает шаг назад, и очередной удар партнера уходит в пустоту, в результате чего Монах едва не падает. С равновесием у него всегда были проблемы.
— Ленчик, что с тобой? — Володя явно испуган, но отнюдь не растерян. — Перестарался, да?
— Да с рукой что-то…
— Слушай, может, тебе в травмопункт надо? — Монах суетится вокруг, но близко не подходит, словно опасаясь прикоснуться к старому знакомому.
— Ничего страшного. Я сам.
— Ну, ты извини, Ленчик… Но ведь я ж тебе говорил! Говорил! — В его голосе вдруг прорывается
