Однажды Вовка вернулся домой крайне нервный, явно не в себе — она даже не решилась спросить его, что случилось, — и первым делом сунулся в гостиную, к своему любимому плейеру с кассетами.
И через мгновение раздалось разъяренное рычание:
— Что ж ты, подлец, делаешь?! Ты что стираешь?! Мою кассету?!
— Сдурел, отец? Какая — твоя? Я фильм пишу…
— Да я тебе, сопляку…
Татьяна влетела в комнату и застала безобразную сцену: красный от гнева, как помидор, Вовка остервенело тряс родного сына за плечи, словно душу из парня хотел вытрясти!
В щели остановленного видика наполовину торчала кассета…
— Вовка! Прекрати сейчас же!
Муж на миг застыл, потом поспешно, даже слегка испуганно отпустил сына.
— Совсем крышей поехал со своими кассетами! — почти выкрикнул Шурик, отходя подальше от отца. — Я на свою кассету писал, на свою, на чистую! Всю запись мне испортил…
Вовка молча сунулся к плейеру, вытащил кассету, перевел взгляд на пустую коробку, на другую кассету в точно такой же коробке, лежавшую рядом,
— и вдруг, ссутулившись больше обычного, поспешно вышел из комнаты.
Когда следующим утром Татьяну разбудило привычное дребезжание будильника, мужа дома не было. И куда он подался в такую рань? Она принялась, как обычно, ставить чайник и намазывать бутерброды. Шурик все никак не просыпался, хотя время поджимало. «Жалко будить, но придется», — вздохнула Татьяна.
Дверь в комнату сына была приоткрыта.
— Шурик! Вставай, пора…
Не отзывается.
Она подошла, слегка потеребила сына за плечо.
— Просыпайся…
Не отзывается.
Она тряхнула сына сильнее, еще раз…
— Шурик!!!
…Дыхание едва ощущалось. Татьяна не была врачом, но даже она поняла — дело плохо.
Бросилась к телефону.
Длинный звонок в дверь.
— «Скорую» вызывали?
— Нет, я только собиралась… Боже, как вы вовремя!
Белые халаты наполнили квартиру.
Это уже позже Татьяна сообразила, что «Скорую» вызвал Вовка, поняв, что с сыном неладно. Вызвал перед тем, как уйти.
Уйти насовсем.
Больше он не появлялся.
Третий день — все то время, пока реаниматоры пытались вывести беспамятного Сашу-Саньку- Шурика из комы.
Третий день.
ОЛЕГ
— …Вот такая… вот такая история.
Татьяна все-таки не удержалась, всхлипнула. Глаза у нее блестели слезами, она сама это прекрасно понимала — и поспешила спрятаться за сигаретным дымом.
— Да, история, мягко говоря… — Если честно, я понятия не имел, о чем тут говорить, хоть мягко, хоть твердо.
И сигареты у меня не было, чтоб получить передышку и собраться с мыслями.
— Я списки у старосты возьму, — деловито заявил Димыч, ухватив чужую рюмку с коньяком и почти сразу торопливо отдернув руку. — Там телефоны есть. Обзвоню народ, может, кто Монаха… Володю видел.
— Да, правильно. Обзвони. Татьяна, скажите: а координат этой… Ольги у вас нет?
— Нет, к сожалению. Они, наверное, были в записной книжке мужа, но книжку он унес с собой.
— А во что он оделся, когда ушел? Впрочем, вы же не видели…
— Не видела. Но я могу с уверенностью предположить…
Татьяна предполагает вслух.
С уверенностью.
— …Да, чуть не забыла! Сумку он забрал. Большую такую, синюю, спортивную, с надписью «Reebok». И кимоно свое унес.
Киваю. Если унес кимоно — значит, рассчитывал тренироваться. А где он способен тренироваться, можно в общих чертах представить. Поспрошаем, пошуршим.
Там видно будет.
— Спасибо вам, — вдруг говорит Татьяна, глядя мне прямо в лицо; я чувствую, что краснею, хотя мне раньше казалось, что разучился это делать. — Спасибо вам большое…
— Не за что.
— Есть. Есть за что.
Она встает и медленно идет ко входу в метро, мимо лотка с грудой слегка подгнивших бананов.
Пьеса «Банановое дерево», шествие таинственной незнакомки, реплика: «…ты прав, монах, — я женщина, но все же не посторонний человек. Здесь, в этом месте, живу я, как и ты…»
— Возьмем по пиву? — спрашивает Димыч.
Нет.
Не возьмем.
Не хочется.
VIII. НОПЭРАПОН
СВЕЧА ЧЕТВЕРТАЯ
Двадцать пять лет — возраст двух счастливых действий кармы: голоса и внешности. При этих условиях другие скажут «Ах, какой мастер появился!» Все это оборачивается поистине во вред для самого исполнителя. Ведь и подобное мастерство не является истинным цветком; этот цветок есть следствие расцвета лет и временного сердечного восторга зрителей. И еще: в этом возрасте необходимо погружаться в созерцательные размышления.
