Кивнув, Петр полез за пазуху. Пакет, партийное поручение беспартийному бухгалтеру... Хотя товарищ Кадыркулов в данном случае руководствовался приказом той, кто вне партий и классов, одинаково властная над всеми... Вот! Желтая бумага, черные чернила. «Лично в руки». И четыре значка-жучка.
— Отменно, — повторил русскоговорящий дух, скользнув беглым взглядом по надписи. — Ну-с, коллега, прошу в гости. Тут недалеко. В здешних местах меня именуют Ак-Арвах, си-речь Белый Арвах. Вы можете обращаться ко мне по званию: штаб-ротмистр. А как звать вас, господин поручик?
Бухгалтер «Памиркоопторга» глянул вверх, на острую ледяную вершину. Как зовут поручика Кондратьева?
— Пьеро, господин штаб-ротмистр.
Пламя в огромном очаге отливало синим, иногда перемежаясь бледными вспышками. Ни дров, ни растопки. Огонь вырывался из недр земли, уходя в кривое отверстие дымохода.
— Догадались? — Ак-Арвах небрежно кивнул на очаг. — Природный газ. Тут и нефти много, в окрестных кишлаках ею карачираки заправляют. Полный комфорт. Тепло, сухо — и ночами веселее.
В огромной пещере на самом деле было тепло. Да и на пещеру она не слишком походила. Ковры на стенах, ковры на полу, груда цветастых покрывал в углу. Штаб-ротмистр явно не бедствовал. Ковры-то ладно! Коллекция винтовок, которую Петр осмотрел первым делом, вызвала тяжкий вздох зависти. А он еще гордился своей «одиннадцатизарядкой»!
— Да-с, — поджал губы Ак-Арвах. — Неплохая служба. Главное на войне, сударь мой Пьеро, голодным не остаться. С этим решилось просто. Местные суеверия плюс ряд правильно сориентированных лавин... Плюс жалованье, конечно.
Выглядел дух отлично. Несмотря на седую бородищу, он не смотрелся старцем. Вероятно, штаб- ротмистр заработал седину досрочно. Петр привстал с пышного ворса, окинул взглядом пещеру. Дворец! Но жить в одиночестве, среди диких гор...
— Чужбина, господин штаб-ротмистр. Представляю, как вам бывает скучно!
Груду книг на русском, французском и английском он заметил сразу. Но не станешь же круглый год страницы листать!
— Чужбина? — Густые брови Ак-Арваха взметнулись снеговыми тучами. — Я Родину не оставлял, господин поручик! Смею напомнить, мы с вами находимся в пределах Российской империи. Сам я, между прочим, из Ташкента. Родные места! А то, что теперь связь — благодаря вам в том числе! — пойдет через Туркестан, совсем отрадно. Намаялся с китаезами. Превратили Памир в гнусный притон, прости господи! В Кичик-Улар путь держите? Там кашгарские контрабандисты опиум складируют, так что не увлекайтесь. Нет, со своими, русскими, не в пример приятнее! Я дома — и при деле. Чем строить социализм на Колыме или сутенерствовать в Париже, лучше арвахом послужить. Что мы хотим от жизни? Стабильность, достаток, интересная работа. Семья — по желанию. Так?
Кондратьев кивнул. Судьба тирмена — его грядущая судьба. Тихая работа, тихая жизнь. Достаток, но не богатство, безопасность, но не власть. Не каждому суждено стать арвахом!
— Кроме того, рискну заметить, считаю нашу службу весьма важной и необходимой. А насчет скуки... Радиоприемник мне весной привезут, в Северо-Американских Штатах заказал. Что еще нужно? Негрские пляски? Здешние таджички, я вам скажу, гиждаллу танцуют — увидеть и умереть! Персики!..
— А кино? — усмехнулся Петр. — Марлен Дитрих, Глория Свенсон?
Любовь Орлову на всякий случай не помянул. Мало ли?
— Кино... — Ак-Арвах вздохнул, огладил бороду. — Прошу вас, поручик, следите за речью. «Синема» — понятно, но «кино»... Это, простите, что? Собака-с? Синема, значит, захотели. А «четвертая стена» зачем?
Теперь уже «простите, что?» пришлось спрашивать Петру.
— У вас иначе именуется? Или... Разве вы в учениках ходите, Пьеро?
В удивлении арваха чувствовалось невысказанное: отчего тогда с лавиной ремиз?
— Ученик, — согласился Петр.
— Наверное, хороший ученик. Ну, тогда... — Арвах не спеша поднялся с ковра. — Прошу за мной!
Узкий проход, огоньки карачираков, густой запах горящей нефти. За проходом — вновь пещера, поменьше. Голые стены, на одной — синее покрывало с драконами. Такими же, как на халате памирского тирмена.
Ак-Арвах шагнул к покрывалу.
— «Четвертая стена» — из учения господина Станиславского. Мой предшественник именовал это диво по-китайски: «Ша Чуань». «Прозрачность-на-Окне». Реальность под флером. Вот-с, убедитесь...
Рывок. Драконы с тихим шелестом сползли на каменный пол, освобождая путь ярким электрическим огням. Все еще не веря, Кондратьев всмотрелся, еле сдержавшись, чтобы не протереть глаза. Улица? Да, улица. Асфальт, высокие каменные дома в пламени иллюминации. Долгие ряды авто. Город, вечер, реклама зажглась.
— Париж? Лондон?
— Специально для вас, Пьеро, — невозмутимо прокомментировал Ак-Арвах. — Насколько я понимаю, Чикаго. Сейчас там жарко, господин Нитти шалить изволит. А теперь — держитесь!
Вовремя предупредил. Одно из авто, огромное, черное, притормозило у тротуара. Ударили автоматные очереди: слева, справа, со всех сторон. Петр заметил, как ткнулся лицом в рулевое колесо шофер.
— Из «Томпсонов» бьют...
А улица уже исчезла, уступив место грязному истоптанному полю. Жиденькая цепочка солдат в незнакомой светло-зеленой форме двигалась куда-то влево...
— Китай. Надоели «ходи», сил нет! — Ак-Арвах поморщился, покрывало зашелестело, скрывая «четвертую стену». — Ну как? «Ша Чуань» — окно в реальную жизнь, причем, как правило, в самые драматические ее моменты. В минуты, так сказать, роковые. Можно не только присутствовать, но и ружьишком баловаться. Наше начальство не против: в этом синема людишки, считай, заранее мертвые. Пиф-паф, ой-ой-ой!..
Окно в жизнь? Нет, не в жизнь, Пьеро. Не в Жизнь!..
— Ружьишко, конечно, больше для гостей. Здешних аксакалов и прочих саксаулов за локти оттаскивать приходится. Они же, кроме своих гор, ничего не видели!
Петр представил, как поднимает «Lee-Enfield», целится в чью-то спину...
— Позвольте спросить... Лавина-то зачем? А если бы я не справился?!
Темные глаза Ак-Арваха с удивлением моргнули.
— Так ведь справились, Пьеро! А мне убедиться следовало, того ли человечка прислали. Да что вы, право, волнуетесь? Она вас любит!..
— Любит она тебя, — непонятно сказал дядя Петя.
Усы старика торчали, завиваясь вверх, и задумчивое морщинистое лицо от этого делалось комичным, словно в мультике. Или в фильме про Дон Кихота. Захочешь вспомнить тирщика, вспомнишь усы, и все. Остальное смазывается, будто вам на день посадили зрение.
— Меня так не любила. Взяла, это да. Хранила. Хорошее оружие надо беречь: чистить, смазывать. Меня хранила, а тебя любит. Оттого и ведет быстро...
Старики часто говорят сами с собой, вспомнил Данька. Возраст сказывается. Должно быть, история с коварным зрением потрясла Петра Леонидовича до глубины души, вот и заговаривается. Сколько ему лет? Шестьдесят? Шестьдесят пять? Где-то так...
В тире он оказался случайно. Можно сказать, от радости. Хотя поначалу радостью и не пахло. Ночью спал плохо. Перенервничал, вот и снилась разная чушь. Лес с фотографиями вместо листвы.
