Вопрос амбала звучал столь естественно, что Петр Леонидович окончательно успокоился. Ерунда, стрелять не придется. Эти, пришедшие из вечернего мрака, ничего не знают и знать не могут. Просто их послали. Их послали, они пошли.
Хорошо, что он отправил Не-Короля Артура домой — мыться и отдыхать. Словно чувствовал. Так ведь и впрямь чувствовал!
— Тир, — послушно отозвался он, прикидывая, из какой заповедной чащобы родом не слишком вежливый гость. — А что, не похоже?
— Скажешь! Тир — это где стреляют, понял? По-настоящему, боевыми. А тут для детишек, лабудень мелкая. Ладно, дед, мы все понимаем, ты все понимаешь. Выметайся!
Петр Леонидович задумался — ненадолго, всего на мгновение. Бордель будем строить, значит?
— Ключи от сейфа — в ящике стола. Я только вещи заберу.
— Какие еще вещи?
Амбал стоял рядом: сопящий, хмурый. Кажется, он с нетерпением ждал повода, пусть даже такого.
— Забудь, дед! Все тут теперь наше, просек? Катись!
Старик еле сдержался, чтоб не поморщиться. Амбал явно предпочитал чесночную кухню.
— Личные вещи, — спокойно пояснил он. — Кепку. И портфель.
За кепкой можно было зайти завтра — отдадут, куда денутся! — да и в портфеле ничего ценного не хранилось. Но именно в этот миг старик понял, что не уступит. Дело, конечно, не в дураке, заросшем густыми мускулами, дело в нем самом, Петре Леонидовиче Кондратьеве. Слишком долго приходилось уступать, молчать, соглашаться. Не только горячему He-Королю Артуру не по нутру всякая сволочь. Еще перед войной, в Коврове, каждую ночь ожидая ареста, молодой бухгалтер Петька Кондратьев твердо решил: просто так не возьмут. Не возьмут — и все.
Сейчас не арест — кепка-аэродром на столе. Ничего, кепка вполне подойдет.
Не худший повод.
Амбал дернул пухлыми губами, заранее скривился, пытаясь сложить подходящую фразу...
— Эй, что за твою мать?
Оказывается, второй гость успел войти.
— Про кепку уговора не было, в натуре. Бери, мужик, базара нет. Твое — забирай, казенное — оставь.
По тому, как замерли губы амбала, старик понял, кто тут главный. Хотя и не разглядел шустрого — темно. Второй гость не торопился под тусклый свет лампы. Говорить больше было не о чем, и Петр Леонидович устыдился прежних мыслей. Нашел из-за чего войну объявлять! И кому?
— Ключи от сейфа в ящике стола, — повторил он. — Сегодняшнюю выручку я сдал.
— В курсе, — с охотой откликнулся главный. — И вот чего, мужик. Мы — не беспредельщики, не думай. Есть решение, мы его, в натуре, выполняем. Если непонятки, пусть твоя «крыша» с предъявой приходит или стрелку забивает, по понятиям.
Старик кивнул. Надел кепку, привычно глянул в зеркальце, висевшее на стене с незапамятных времен. Все? Война отменяется, всем спасибо.
— Тю, фотки!
В голосе амбала звучало искреннее изумление. Петр Леонидович невольно обернулся. Детина, привыкший, что в тире стреляют исключительно боевыми, щурился, пытаясь рассмотреть фотографии, висевшие над столом. Сам старик напрочь забыл о них. Ничего, забрать успеем. Если, конечно, придется забирать.
— Танк! Гля, танк! — не унимался амбал, для убедительности тыча в желтоватую фотобумагу пальцем. — Такой у нас в райцентре стоит. А это кто? Ты, что ли, дед?
Отвечать Петр Леонидович не стал. Лето 1944-го, южнее Львова. Тогда их корпус ненадолго вывели из боя. Танк, возле которого он сфотографировался, был единственным в полку, уцелевшим после недельных боев. Экипажи, не сгоревшие и не попавшие в госпиталь, срочно обживали американские машины.
— «Ветеринар», значит? — подвел итог амбал. — На «Авроре» Берлин брал? Фронтовик- драповик?
Старик медленно и очень тщательно поправил кепку. Без особой нужды. Кепка была надета как надо — набекрень, к левому уху. Так раньше он носил фуражку.
«Почему бы и нет? — явилась спокойная, ленивая мысль. — Второго застрелить, пожалуй, не успею... И ладно! Леонид Семенович одобрил бы». Мысль быстро исчезла, пальцы по-прежнему трогали козырек, но тело приготовилось, напряглось, ожидая команды. В то далекое утро, когда семечки пахли пылью, немецкие мотоциклисты тоже смеялись...
— Извинись, падла! Быстро!
От неожиданности старик замер. Амбал и вовсе окаменел, открыв губастый рот. Вероятно, решил — почудилось.
— Я сказал!
Второй гость набычился — маленький, поджарый, жилистый, похожий на готового к прыжку пса- боксера.
— Повторить?
— Не на... — Амбал сглотнул, провел пятерней по стриженным «ежиком», как и у Петра Леонидовича, волосам. — Прости, дед! Это... не подумавши. У нас в райцентре...
«И аз воздам», — старик вздохнул. Оставив в покое кепку, взял в руки портфель. Главное правило тирмена: не суетись и не вмешивайся ни во что. Даже если тебя будут ставить к кирпичной стенке. Вмешаются другие, кому положено. Интересно, кто из них троих сейчас стоял на краю, у самой кромки? Он — или «ежик» с «боксером»? Со стороны бы взглянуть!
Он шагнул в темноту парка.
Сзади донесся голос «боксера»:
— Извини, мужик!
Возле тира было пусто. Странно пусто для воскресного вечера. Петр Леонидович огляделся, но, вопреки ожиданиям, автомобиля поблизости не оказалось. Поздние гости топали пешком — значит, невелики птицы. С такими не имеет смысла разговаривать, даже смотреть в их сторону — излишняя трата сил. Но ведь получилось — двое первых попавшихся «гопников» сгоняют с места тирмена, а вся королевская конница и вся королевская рать...
Вдали, в начале главной аллеи, раздалось гудение мотора. Не иначе к «ежику» и «боксеру» подмога катит? Старик улыбнулся, двинул плечами под парусиновым пиджаком. И без резерва главного командования обошлось. С богатырских плеч (под парусиной которые) сняли голову, причем не большой горой, а соломинкой. Никаких тебе «и аз воздам».
В лицо ударил свет фар. Успели оба: Петр Леонидович — шагнуть в сторону, неведомый шофер — затормозить. С визгом тормозов, со скрипом, с противным запахом горелой резины.
— Господин Кондратьев? Петр Леонидович?
Старик вытер ладонью слезящиеся глаза и еле удержался, чтобы не хмыкнуть. Горе вам, маловеры! Вот и «аз воздам» прикатил — на «шестисотом» «мерсе».
— Господин Кондратьев?
Мельком подумалось, что «господин» в устах неизвестного звучит не слишком уверенно. Кажется, «гражданин» для него привычнее. Или даже «гражданин начальник».
— С кем имею честь?
На этот раз не сдержался. «С кем имею честь?» — сухо и ровно спросил отец, когда дверь рухнула под ударами прикладов...
— Зинченко, Борис Григорьевич.
Оставалось вновь, в который раз за вечер, оценить обстановку. Темно, пусто, безлюдно. У входа в кинотеатр сиротливо застыла, обнявшись, поздняя парочка. Возле тира — ни души. Те двое внутри, не иначе в сейфе роются, клад ищут. И, наконец, Зинченко Борис Григорьевич выглядывает из раскрытой
