есть!
— В Вологде два дня бьют, — подхватил заметно посуровевший Вершинин. — На третий водки дают, на четвертый — хоронят.
Вновь чертыхнулся по-остзейски ротмистр, шашку пряча. Ехали на войну — на охоту попали. Только кто охотник, кто
ДИЧЬ?
Словно понял его волчина. Оскалился, назад отступил.
А с ним и остальные. Пуста стала дорога ночная, словно привиделось все.
— Песню! — не выдержал фон Клюгенау. — Да поггомче, глоток не жалеть!
У Чорним мори — запиканка, Сывуха б у ричках тэкла, В Дунай бы напустив слывьянкы, А дно зробыв бы я из скла…
Разогнала песня ночную тишь. Откликнулся на звонкие голоса сыч — недоволен был старый.
— А ведь жалко! — заметил Волчий Пастырь, провожая отряд долгим взглядом огненных глаз. — Люди все-таки!
Прочие волки были с ним вполне согласны.
4
Ближе к полуночи посвежело. Штабс-капитан Вершинин и тот, слегка оклемавшись, смог правильно сообщить, который час, для чего долго вглядывался в светящийся фосфором циферблат.
— Аккурат без пяти двенадцать. А знаете, господа, нижегородцы — не уродцы, зато Нерехта враз на ум поставит!
На этот раз и Клюке фон Клюгенау не спорил. Полночь! И если он не ошибся, если карта не лжет… А с чего бы лгать карте Генерального штаба?
— За тем холмом, господин ротмистр. Река, мост, а за мостом — Ольшаны!
Есть! Прищучим краснопузых! Недолго тебе ждать, красный командир Химерный!
— Остогожно! Остогожно! Дозог — впегед, не шуметь!.. Подобрались люди, взбодрились привычные лошади, близкий бой чуя. Сейчас, сейчас!..
— В Луцке все не по-людски, — прошептал внезапно штабс-капитан, словно чувствуя что-то, — вокруг вода, посреди — беда!
Редко ошибался бравый рубака Вершинин — даже с похмелья. Как выехали дозорные из леса, как поглядел вперед ротмистр, бросил взгляд на застывший под звездами недвижный простор…
— Так что, ваше благородие, города-то и нет!
Чуть не ударил фон Клюгенау усердного дозорного, хоть в последние годы привычку эту опасную постарался забыть. Хроникер газетный нашелся!
— Китеж, — на сей раз определенно к месту заметил капитан. — Смотришь, а не видишь!
Точно! Все есть, все как на карте: река с камышами, мост деревянный с перилами, лес вдали… Стой, какой такой лес? Не лес, там город быть должен.
Стиснул зубы ротмистр, вновь вперед поглядел. Ладно, нет Ольшан. А что в наличии?
— Мельница там, ваше благородие. Водяная, от моста чуть правее… Фу ты! Да не правее она, прямо перед мостом устроилась! Да чего же это творится?
Вгляделся фон Клюгенау: верно! Не взойти на мост — прямо на крыльцо наткнешься. Вброд? А если глубоко? А если на мельнице засада красная с пулеметами?
— Спешиться! Отгяду укгыться в лесу. Дозогным — наблюдать!..
Вдохнул ротмистр свежий травяной дух, опустил бинокль немецкий, трофейный, повернулся к Вершинину. Тот же, приказ исполнять не желая, просто лег в траву. Устроился поудобнее, на звездное небо глянул.
— Глупая истогия, пгавда? — прошептал ему фон Клюгенау, стараясь, чтобы нижние чины не услышали.
— Холмогорцы царя из-за угла встречали, — задумчиво проговорил тот, взгляд от звезд не отводя. — А юрьевцы…
— Сергей, будь человеком! — не выдержал ротмистр, на миг малый ловя заветное «р». — Мы же скоро спятим!..
— Уже! — совершенно трезвым голосом перебил Вершинин. — Уже спятили, Георгий!
Перекатился на живот, ударил добела сжатым кулаком по влажной земле.
— Разве ты не замечаешь, Георгий? Все сошли с ума: страна, народ, мы с тобой, этот сельский колдун. Все сошло с ума, даже Время! Ты что, до сих пор думаешь, мы воюем с последователями учения немецкого экономиста Маркса?
— Гас-фи-ло-соф-ство-ва-лись, господин штабс-капитан? — выдохнул сквозь зубы фон Клюгенау — Спекуляциями по Гегелю заниматься изволите? Пгиказываю наблюдать — и докладывать!
— Водки хочу! — безнадежным тоном откликнулся Вершинин, перемещаясь на бок и прикладывая бинокль к глазам. — В Вильне семь дорог для жида и три для поляка…
Ротмистр попытался повторить про себя последнюю фразу, наткнулся на «р» в слове «дорог» и бросил безнадежное дело.
Оставалось одно — ждать и наблюдать. Докладывать, впрочем, тоже.
5
Первым бочку заметил не дозорный, а все тот же Вершинин. Увидел — и поспешил сообщить начальству. Так и сказал:
— Движущаяся бочка слева!
Доклад был повторен опоздавшим дозорным, постаравшимся, правда, заменить точное название на неопределенное «объект». «Объект» с хорошо различимым хлюпаньем выбрался из воды и, чуть переваливаясь, двинулся к мельнице.
— Бочка на крыльце! — бодро отрапортовал штабс-капитан, после чего фон Клюгенау с привычной для остзейца основательностью перекрестился: естественно, по-лютерански.
— Бочка в доме, дверь закрылась!
— Господин ротмистр, господин ротмистр, бежать нам надо! Сей же час! — заспешил выскочивший из темноты хорунжий.
Вторая бочка пробкой вынырнула из темной воды — и столь же легко взлетела на берег.
— Бе-жать?! — страшным шепотом переспросил кавалер Георгиевского оружия Клюке фон Клюгенау, расстегивая кобуру. — Ты сказал…
— Вторая бочка в доме!
Нрав командира знали, и хорунжий нашелся мигом:
— Совершить военный маневр! Обойти! Только скорее, скорее, это же водяная мельница, тут они и собираются!
Ротмистр сплюнул и вцепился в бинокль Он не знал точно, принято ли в Малороссии, чтобы бочки по ночам собирались на мельнице, но паники в отряде допускать было нельзя. Тысяча чертей и одна ведьма! Бочки — не торпеды, в конце концов.
И тут он увидел стог.
Проморгал дозорный — и Вершинин не в ту секунду глаза от окуляров отвел. Вот и замечен оказался стог лишь у самого крыльца. Тяжко было стогу, но путь по ступенькам преодолел он на диво быстро. И в открывшуюся дверь нырнул с невиданной резвостью, почти не наклоняясь.
Креститься на этот раз фон Клюгенау не стал, порадовавшись, что вовремя отправил нижних чинов в лес. Впрочем, стог — не мокрая бочка, по нему можно и зажигательными…
