Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

Оперся и в раздумья сидел,
Из железа его дорогая броня,
И на землю он мрачно глядел…

Вот – нечто пародийно-сатирическое:

Благодарю всех греческих богов
(Начну от Зевса, кончу Артемидой)
За то, что я опять увижу тень лесов,
Надевши серую и грязную хламиду…
Читатель! Знай: хламидой называю то,
Что попросту есть старое пальто…

Столь же разнообразна и Сашурина проза, появившаяся в «Вестнике»: роман «По Америке, или В погоне за чудовищем», уголовный рассказ «Месть за месть», душераздирающая драма «Поездка в Италию», очерк «Из летних впечатлений», статья «О начале русской письменности», «Рецензия выставки картин императорской Академии художеств».

Петербургские весны с трескающимся льдом и сырым ветром… Шахматовские просторы… «Очаг семейный и уют…» Золотое детство… Так проходили неприметные годы «в глуши победоносцевского периода».

Колдун усыпил Россию.

Но и под игом темных чар
Ланиты красил ей загар:
И у волшебника во власти
Она казалась полной сил,
Которые рукой железной
Зажаты в узел бесполезный…

Эти силы накапливались, дозревали и уже готовились прийти в гигантское движение. Победоносцевский период – это не только паучья тишина, но и морозовская стачка, и казнь Александра Ульянова, и первая русская маевка, и холерные бунты, и глухое брожение крестьянства в голодные годы. Это также Лев Толстой и Чехов, Менделеев и Сеченов, Суриков и Репин, Чайковский и Римский-Корсаков…

У царизма уже не хватало сил надолго приостановить рост освободительного движения. Ленин говорил, что не приходится отрицать революционную роль реакционных периодов, и в качестве примера назвал как раз эпоху Александра III. Он сравнил ее с тюрьмой, но он же писал, что «…в России не было эпохи, про которую бы до такой степени можно было сказать: 'наступила очередь мысли и разума'»: «Именно в эту эпоху всего интенсивнее работала русская революционная мысль, создав основы социал- демократического миросозерцания».

Не о том же ли говорил на своем языке и Александр Блок, вспоминая, уже после Октября, «эти давние порубежные времена»: «Люди дьявольски беспомощно спали… а новый мир, несмотря на все, неудержимо плыл на нас, превращая годы, пережитые и переживаемые нами, в столетие».

Россия стояла на пороге нового, небывалого, грозного и обнадеживающего.

… в алых струйках за кормами
Уже грядущий день сиял,
И дремлющими вымпелами
Уж ветер утренний играл,
Раскинулась необозримо
Уже кровавая заря,
Грозя Артуром и Цусимой,
Грозя Девятым января…

Здесь кончается все бекетовское, все, что погружало детскую душу в «безмятежный сон», – кончается мирный пролог одного человеческого существования и начинается драматическая жизнь поэта.

ГЛАВА ВТОРАЯ СИНИЙ ПРИЗРАК

Сестры Бекетовы начиная с 1876 года вели своего рода семейную летопись. Купили нарядную тетрадь, назвали ее «Касьян» и в каждый Касьянов день, 29 февраля високосного года, записывали главные события, случившиеся в семье за минувшее четырехлетие. Потом тетрадь запечатывали в конверт, чтобы снова открыть в следующий Касьянов день. Сперва записи вела старшая сестра – Екатерина Андреевна, после ее смерти – младшая, Мария.

Двадцать девятого февраля 1896 года она посвятила несколько строк подраставшему племяннику: «Сашура росту очень большого, но дитя. Увлекается верховой ездой и театром, Жуковским, обожает Шахматове Возмужал, но женщинами не интересуется».

Все верно – и верховая езда, и театр, и Жуковский, и Шахматово. Только вот насчет женщин… Знала бы благонравная старая дева, что произойдет через год с небольшим!..

В мае 1897 года Сашуру, как только он развязался с экзаменами за седьмой класс, увезли за границу – в южную Германию, в курортный городок Бад Наугейм. Вместе с теткой Марьей он сопровождал мать, которая отправилась в Наугейм лечить сердце.

Это было живописное, уютное местечко в Гессен-Нассау, неподалеку от Франкфурта-на-Майне, окруженное невысокими горами, поросшими чистеньким, аккуратным лесом. Курорт был популярен, – в девяностые годы здесь собиралось в летние месяцы до десяти тысяч приезжих.

Здоровому мальчику среди праздной курортной публики было скучно. Он лениво слонялся по парку с его «шпруделями», по берегам пруда, где скользили лебеди, читал Достоевского, по вечерам с матерью и теткой чинно слушал в курзале музыку среди тонных дам с кружевными зонтиками и лощеных господ в тугих воротничках.

От всей этой скучищи «безнадежно белого курорта в стиле модерн» его тянуло за околицу, где высились набитые хворостом градирни с размеренно и тяжело капавшей в деревянные лотки жидкой солью, и дальше – в поля, где густо колосилась рожь, а за нею – в отдалении – вставали серые, ноздреватые стены старинного городка и башни рыцарского замка. Когда он шел через поле по тропе, пробитой среди спутанных колосьев ржи, ему казалось, что он у себя в Шахматове… А в городке – тесные закоулки, осевшие тротуарные плиты, гофмановские домики, где, мерещилось, обитают «бритые сказочные тайные советники», и всюду – душно пахнущие розы, дуновение средневековой легенды, романтика…

Между тем встретились знакомые по Петербургу, появились и новые. Благоуханный воздух и