которое бабушка сшила из жатого ситца, по белому полю разбросаны крошечные землянички, она наденет его со своими новыми черными лакированными туфельками и белыми носочками с розовой каймой.
Ты любишь жизнь, которой живешь, потому что она твоя. Потому что это твой путь.
Она видела, что все они внимательно смотрят на нее, и, не желая расстраивать их, проглотила слезы. Не надо им знать.
Бабуля, мамочка, папа… я люблю вас.
Для нее было открытием, и не очень приятным, что они такие молодые. Она не помнила их такими.
Да, она пошла на риск, это была авантюра по молодости лет, может быть и ошибка, но ведь это она, встав на цыпочки, дала ему поцеловать себя, как будто это был ее долг, ведь именно ее избрали для этого из всех молодых женщин, которые с радостью подставили бы свои губы ему, этому мужчине, чье имя она сейчас позабыла.
Она не влюблена, но полюбит его обязательно, если только это спасет ее.
По-настоящему она еще не любила мужчину, она была примерной девочкой, но этого полюбит обязательно, если только это спасет ее.
Черная вода заплескивалась в рот, в ноздри, от нее нет спасения, она рвалась в легкие, сердце судорожно колотилось, старательно проталкивая кислород в ее слабеющий мозг, где, она явственно ощущала, росли какие-то зазубренные, вроде сталактитов, иглы — что бы это значило? И печально засмеялась, прикинув, сколько поцелуев в ее жизни отдавали пивом? вином? виски? табаком? марихуаной?
Ты любишь свою жизнь, потому что другой у тебя нет.
Ты любишь свою жизнь, потому что ты Американская девушка. Ты веришь, что сама выбрала эту жизнь.
И все же: он нырял в черную воду, подплывал к автомобилю, его пальцы скользили по ветровому стеклу, волосы на голове вздыбились, Келли?.. Келли? — она видела его немое изумление, сколько же минут, часов прошло, сколько времени находилась она здесь, она не знала этого, время остановилось в этом темном закутке, в этой западне из покривившегося металла, которая не отпускала ее. Тут она опять увидела его! — вот же он! — прямо над головой, он плыл к ней, чтобы наконец взломать дверь, ту, которая не пускала ее, сердце Келли радостно забилось от благодарности, вот-вот разорвется, глаза ее от напряжения чуть не вылезли из орбит, она протянула к нему руки, вся подалась навстречу, чтобы его сильные руки смогли крепко сжать ее запястья и вытащить ее из черного омута, наконец! наконец! и вот они уже всплывают — так легко, словно тело ничего не весит, как непослушный ребенок выскальзывает она из его рук, не в силах сопротивляться желанию плыть самой, и блаженно отталкивается ногами, они уже не онемелые, как прежде, все прошло, как дурной сон, сильными ритмичными толчками австралийского кроля, освоенного ею еще в школе, она вырывается на поверхность — наконец-то! наконец! — расширенные глаза ее устремляются на прекрасное ночное небо, оно снова с ней, как будто и не уходило, а на нем огромная луна, и логичное умозаключение, если я вижу, значит, живу, и эта простая мысль наполнила ее душу тихим безоблачным счастьем, среди высокой травы Келли ждали мамочка и отец, ее, правда, удивило, что теперь они были вовсе не молоды, а очень стары, в жизни они выглядели гораздо моложе, лица их исказились мукой, они взирали на нее с ужасом, словно видели впервые, словно не узнавали бегущую в беленьких носочках и повизгивающую от радости Келли, свою маленькую Лиззи, которая тянула к ним ручонки, чтобы ее подняли, брыкающуюся, высоко-высоко, а в это время черная вода затопила ее легкие, и она умерла.
Примечания
Чья-то ошибка. Имеется в виду песня Eleanor Rigby.
