разглядеть молодые деревца камелии и самшита, стоявшие густыми рядами. Впрочем, хилые деревца эти, выращиваемые наподобие бройлерных цыплят, не взволновали смотревшего на них Исана. Только начавшие уже засыхать беспомощные, тонкие дубки, выкорчеванные взрывом, приводили его в отчаяние.
Он раскрыл и держал наготове большую опасную бритву золингеновской стали и одновременно принимал — это стояло в одном ряду горько-трагических ситуаций тех дней — наркотик, тоже немецкого производства. Наркотик действовал и как снотворное, поэтому нужно было спешить. Место, которое он собирался разрезать бритвой — это опять-таки стояло в одном ряду горько-трагических ситуаций тогдашних дней, — должно было оказаться внутренней стороной запястья, расцарапанного когда-то тем мальчиком из европейской страны. Ободренный наркотиком, он не утратил мужества. Но едва он приложил бритву к мерно пульсирующим у толстых кровеносных сосудов сиреневым и голубым жилкам, к тонким морщинкам кремовой кожи, в глазах его, смотревших на это как бы со стороны, промелькнуло: все мое тело, начинающееся отсюда, от этого запястья, представляет собой совершенно четкую естественную структуру. Вправе ли я, и без того наполовину мертвый и подверженный тлению, разрушить эту естественную структуру? Вправе ли я ранить ее? Ему казалось несложным зажмурить глаза и с силой полоснуть по руке бритвой, но, скованный стыдом перед этой естественной структурой, он не мог заставить себя зажмуриться... И сейчас он снова ясно осознал, словно на него снизошло видение:
— Десять часов, — объявил, поднимаясь, Радист; он прекратил передачи и слушал теперь радио. — Похоже, они сейчас перейдут в наступление. И вот-вот начнут стрельбу, чтобы прикрыть атакующих. Пойду предупрежу Инаго и закрою крышку люка.
...Исана, наблюдавший за тем, что делается позади убежища, увидел сперва за рядами саженцев камелии и самшита бегущие фигуры, напоминающие черных птиц. Не закрывай глаза, подбадривал он себя, и смотрел на черные силуэты, устремившиеся к убежищу, но тут частая стрельба и разрывы слились в сплошной грохот и гул. Черные фигуры, подбежавшие к стенам убежища, выпустили клубы белесого дыма, огромными толстыми столбами поднявшиеся к самым бойницам, застлав белой пеленой все поле обзора.
— Как только дым рассеется и я увижу противника, сразу открою огонь, — предупредил Тамакити. — Стрелять вслепую, для острастки — толку мало. Командир-то их спрятался в машине, и ему хоть бы что. А если каждый выстрел уложит врага наповал, тогда и для нас, и для них начнется настоящая война... Как там позади убежища, ничего не видно?
— Сначала они стреляли дымовыми шашками и пулями со слезоточивым газом вон с того холма. Я прекрасно их видел. А теперь пуля угодила в бойницу, стекло растрескалось, и я ничего не вижу.
Тамакити, одним прыжком вскочив на письменный стол, осмотрел треснувшее стекло.
— Теперь пробить его ничего не стоит, даже газовой пулей, — сказал он. — Еще одно попадание — и дело плохо. Нужно срочно заложить бойницу обломками бетона или еще чем-нибудь. В прихожей этих обломков сколько угодно...
Исана, как солдат-новобранец, которому наконец-то дали настоящее поручение, бросился в прихожую. Красномордый с охотничьим ружьем в руках не отрываясь смотрел в бойницу у винтовой лестницы, хотя и она была застлана дымом. Увидев сбегавшего вниз Исана, он оживился.
— Я не принес тебе никакого приказа, — объяснил Исана. — Соберу здесь обломки бетона, чтоб заложить бойницу. Остерегайся прямого попадания газовой пули.
— Да знаю, знаю. Бойница на такой высоте — стреляй газовой пулей хоть в упор, — сказал Красномордый. — Но мы их гранатами так припугнули, что небось не скоро сунутся к убежищу. У меня самое плохое место для наблюдения. И ружье мне здесь ни к чему, только руки оттягивает...
Время бесконечно тянулось в белом мраке, окутавшем убежище, и тяжким грузом ложилось на всех, даже на снайпера. Тамакити — раньше его кое-как удавалось сдерживать Такаки — не выдержал и, нарушая свой собственный запрет, дрожа от злости и возбуждения, выставил в бойницу дуло автомата. Только Радист не обращал внимания на застилавший бойницу дым и выстрелы. Его интересовала лишь информация, приносимая радиоволнами. Выслушав ее, он попытался обрисовать обстановку:
— Машины скоро двинутся сюда. Прячась за ними, наверно, подойдут полицейские. Хотя атаковать убежище они пока не собираются.
— На какое расстояние подъедут, не знаешь? — спросил Тамакити.
— Репортаж с места событий ведет комментатор, укрывшийся за машинами. Он-то, наверно, знает. Но ничего не сказал. Может, ему запретили?
— А что, если эта передача — просто отвлекающий маневр? — предположил Такаки.
Радист начал крутить рукоятки, пытаясь поймать переговоры между полицейскими.
Доктор, вспомнив, что стекло балконной двери тоже разбито, стал затыкать его одеялом, чтобы через щели между обломками бетона не проникал слезоточивый газ. Он понимал, что на крышу упало уже несметное количество газовых пуль. Исана тоже был занят делом — закладывал обломками бетона верхнюю бойницу. Он сам себе наметил норму: сложить баррикаду из пяти обломков.
Тамакити выстрелил три раза подряд. Ветер, хоть и слабый, разгонял дым, и в белой пелене появились разрывы. Вздрогнув от выстрелов, Исана, точно из кабины тихоходного винтового самолета, увидел вдруг сквозь тоннель в дыму яркое голубое небо. В стену убежища ударили ответные пули. Все, кроме Радиста, склонившегося над рацией, притаились в простенках между бойницами. Клубы белого дыма вновь затянули убежище, и полицейские не могли определить расположение бойниц. Пущенные вслепую, пули то и дело хлестали по бетонным стенам.
— Ишь как разозлились. Разве допустимо для полицейского терять самообладание? — пошутил Такаки.
— Судя по их переговорам, они прямо с ума посходили, — сказал Радист. — А ведь вроде командиры в моторизованной полиции все из юристов, кончали Токийский университет. Хотя чего от них ждать?
— Что же они на одной и той же волне обсуждают всю операцию?
— Нужно держать в секрете, что мы перехватываем их радиопереговоры, — сказал Тамакити, он снова был необычайно спокоен. — Первая моя пуля угодила в командира, находившегося в полицейской машине. Вместо лобового стекла тут же вставили щит, так что попал я в водителя или нет, не знаю. Больше всего их взбесило, что я влепил пулю в командира, — будь это рядовой, наверно, так бы не злились. Чудно.
— В общем, рассвирепели, — бесстрастно произнес Радист. — Чем слушать по радио треп про то, как нас окружают, лучше поймать по УКВ телевещание — может, поймем обстановку в целом. Главное — мысленно представить поле боя с убежищем посередине, — сказал Радист. — Когда репортер сталкивается с тем, о чем запрещено сообщать, он путается и мелет невесть что. Диктор же телевидения комментирует только происходящее на экране.
— Что ж, включим? — спросил Такаки.
— Только не громко, — смущенно, но твердо сказал Радист. — А то не по себе становится.
— Убили первым же выстрелом? — допытывался Тамакити.
— Смерть командира наступила мгновенно. Пуля попала в правый глаз и вышла через затылок, — пояснил Радист.
— То-то они взбесились, — сказал Тамакити. — Не говорят, на какое расстояние подошли? Когда я стрелял, машина стояла метров за семьдесят или восемьдесят.
