Прием гостя всегда проходил в соответствии с одним и тем же церемониалом: хозяин замка ждал гостя у въезда в свое владение, помогал ему спешиться, приказывал принять его оружие и позаботиться о лошади; одна из дочерей накидывала плащ на его плечи. Затем слуга трубил в рог, созывая сотрапезников; гостя приглашали вымыть руки под умывальником или в красивом тазу, приносимом в большой зал; протягивали полотенце, чтобы он мог вытереть руки. Все садились за стол, покрытый ослепительно белой скатертью и уставленный посудой из золота и серебра; хозяин приглашал гостя сесть рядом с ним, есть из одного блюда и пить из одного кубка. Подавались многочисленные кушанья, богатые и изысканные, и превосходные вина. Чтение, зрелища и песни помогали забыть о длительности трапезы. Наконец, с полными желудками и в веселом расположении духа все поднимались из-за стола; слуги убирали и снимали скатерти, затем господа снова мыли руки и расходились по комнатам или направлялись на прогулку по саду.
Подобные описания так часто встречаются и так мало отличаются друг от друга, что их стремление к реализму начинает казаться неправдоподобным. Но где у поэта заканчиваются общие места? Где начинается свидетельство наблюдателя?
Однако гостеприимство — совсем не литературный штамп. Средневековое общество постоянно находилось в движении, и те, кто временно сидел дома, всегда старались как можно радушнее принять путешественника. У богатых хлебосольство считалось обычаем. Ритуальное мытье рук перед тем, как сесть за стол, и после еды тоже не выдумка писателя. Из убеждения или по необходимости аристократия следила за чистотой вплоть до XVI века. Наши авторы преувеличили не столько действия, сколько обстановку. Мы уже видели, как устраивался стол в большом зале донжона: несколько досок клали на козлы, и на самом деле ни для какой пышности просто не оставалось места. Скатерть, белизна которой свидетельствовала о степени изысканности, — большая редкость, предназначенная только для праздничных дней, а о столовых полотенцах тем более никто не подозревал. Золотая и серебряная посуда, если и существовала, стояла в серванте, а не на столе. Даже князья ели из оловянной и глиняной посуды.
Не было ни вилок, ни ложек, нож зачастую подавался один на двоих. Жидкие и полужидкие кушанья слуги наливали в блюда с ушками, также обычно рассчитанные на двоих, и соседи по столу отхлебывали по очереди. Рыбу, мясо и твердую пищу подавали на широких кусках хлеба, пропитанных соусом или соком. Ножом их разделывали на куски, а затем руками отправляли себе в рот. Вино пили из чаши, она наливалась перед едой из расчета на несколько соседей, или из индивидуальных кубков, по первому требованию наполняемых виночерпием. Блюда с кухни приносили накрытыми полотенцем, а снимали его только в момент подачи. Этот обычай литературные тексты расценивают не только как способ сохранить пищу горячей, но и как средство предотвратить любую попытку отравления. В романах рассказывается также о специальных слугах, пробовавших пишу, а также описывается чудесный профилактический способ обнаружения яда посредством рога единорога или зуба змеи.
Нам мало известно о том, как протекало пиршество и в каком порядке ели блюда; тексты не согласуются в этом отношении. Обед мог начинаться с супа, пирогов, сыра или даже фруктов. Наши представления о том, что фрукты, сладости и конфеты должны завершать обед или ужин, не всегда соответствуют тогдашним обычаям. В некоторых случаях заключительным блюдом могли стать пироги. На миниатюрах обычно изображаются столы со всеми видами кушаний сразу: горячими и холодными, жидкими и твердыми, солеными и сладкими. Вполне возможно, что ели несколько блюд одновременно. В отношении мяса и рыбы точно можно сказать только одно: сначала подавали крупную дичь, потом домашнюю птицу, затем различную рыбу. В конце обычно приносили ликеры, то есть сладкие вина (не те, что пили в течение всей трапезы), например, особую настойку, обильно сдобренную пряностями.
Сколько времени длились застолья, также почти неизвестно. Они на самом деле бывали длинными, однако с уверенностью можно сказать, что тем не менее они не продолжались по пять, шесть или даже восемь часов, как повествуют о том эпические сказания. Вероятнее всего, обед в среднем длился около полутора часов, а ужин — около двух с половиной. Вечерняя трапеза действительно затягивалась дольше, чем дневная; в это время ели более основательно, и именно по вечерам жонглеры представляли фокусы, труверы читали стихи, паломники рассказывали о дальних странствиях.
Глава 6. Одежда, цвета, эмблемы
Средневековая цивилизация — цивилизация символов. Слова, жесты, привычки — все имело как явный, так и скрытый смысл. Одежде, так же как еде и жилищу — а может, и в большей степени, — придавалось социальное значение. Обычно одевались в соответствии со своим положением или сословием. Вид и объем ткани, расцветка, разнообразие узоров и аксессуаров, количество деталей костюма — все свидетельствовало о положении личности внутри определенной группы и о месте этой группы в обществе. Одеваться богаче, чем принято в данной социальной категории, считалось проявлением гордости или признаком упадка [49]. Для аристократии особенно важно было одеваться так, чтобы подчеркнуть сословную разницу и привилегии, полученные от рождения или связанные с принадлежностью к дворянству.
Однако такой иерархический характер костюма со всеми эмблемами и знаками отличия не мешал ни постоянным изменениям в манере одеваться, ни даже появлению моды, благонравной или эксцентричной, мимолетной или устойчивой.
Рождение моды
Действительно, в XII веке произошло то, что можно назвать рождением моды. Естественно, со времен варварских нашествий западный костюм изменился, но, скорее, путем медленной эволюции, а не ряда резких метаморфоз. Если иногда и возникали мимолетные увлечения тем или иным фасоном, это происходило от случая к случаю и не так уж часто, как с середины XII века. Распространение куртуазного идеала породило в куртуазных же кругах необычайную заботу о внешнем облике: внешность манер следовало обязательно соединять с элегантностью костюма. Как предмет роскоши одежда играла все более важную роль в экономических и социальных отношениях; ее привозили издалека, дарили в знак расположения или использовали в качестве уплаты. О людях теперь все чаще судили по их одежде; об этом свидетельствует куртуазная литература — большое место в произведениях занимают описания различных одеяний и нарядов, а персонажи разодеты иногда настолько пышно, что теряют свое правдоподобие. Так, королева Геньевра дарит Эниде, дочери бедного вассала, плащ «великолепный и превосходного качества. Воротник его украшал соболий мех. Каждая пряжка — по унции золота: с одной ее стороны блестел гиацинт, с другой — рубин, сиявший ярче карбункула. Подкладка его из белого горностая, красивее и тоньше которого никто прежде не видывал. По краю ткань была богато и чудно вышита крестом нитями всевозможных цветов: голубого, красного, фиолетового, белого, зеленого, бирюзового, желтого.. .» [50]
Изучаемый нами период приходится на время между сороковыми годами XII века и двадцатыми XIII века, коренным образом изменившими костюм. Первая дата символизирует своего рода революцию в манере одеваться. Действительно, к 1140 году исчезли последние черты германского костюма, принесенного в V веке варварами-завоевателями и просуществовавшего без особых изменений во времена правления Меровингов и Каролингов. Мужчины, так же как и женщины, стали носить длинное платье, вызывая возмущение со стороны церкви, видевшей в этом неуместную и женоподобную моду. Вдобавок, вместо того чтобы стричь волосы и бриться, они стали отращивать бороду и локоны и завивать их щипцами. И у мужчин, и у женщин блио [51] и плащи спадали чуть ли не до земли; рукава сделались шире и длиннее, закрывая иногда даже кисти рук; на ногах носили экстравагантные туфли из мягкой кожи с огромными загнутыми носками, набитыми конским волосом, —
