(1524).
Так рыцарская идея показала себя более жизненной, чем тот социальный слой, который ее создал. И поэтому, несмотря на все ее нарушения и сбои, она сохранилась как эталон; и когда мы сегодня говорим: «Этот человек — подлинный рыцарь!», — то хотим подчеркнуть его благородство, порядочность, честность, верность слову. И еще — его особую деликатность, такт, возвышенное отношение к женщине. Впрочем, проблема «рыцарь и дама» требует особого разговора.
На ранних этапах Средневековья этой проблемы не существовало, поскольку «рыцарь» только нарождался, а «дама», как предмет его поклонения, и вовсе отсутствовала. В лучшем случае упоминалась супруга или невеста, как правило, довольно невыразительная и безгласная. Таковы мимоходом возникающая Ода, нареченная Роланда, которая появляется только для того, чтобы умереть, узнав о смерти героя, или кроткая христианка Берта, ничем не проявившая себя супруга Жирара Русийонского. Характерно, что в ранних жестах отсутствует не только преклонение перед женщиной, но и элементарное уважение к ней. «Если женщина тебе противоречит или лжет, — поучает одна из подобных жест, — поднимай кулак и бей ее прямо в голову». Как далеко отсюда до будущего «служения даме»! Герой жесты последовал совету. Когда жена стала укорять его за измену, он так ударил ее кулаком в переносицу, что «…брызнула у нее из носа алая кровь…». Подобные сентенции весьма характерны, поскольку до XII века жизнь женщины в семье (пусть рыцаря, пусть барона или князя) оставалась безрадостной и бесправной: лишенную возможности следовать своему чувству, ее отдавали мужу как атрибут земельного владения, а после замужества она обрекалась на жизнь затворницы. Впрочем, жена-рабыня вскоре с лихвой отплатила своему постылому супругу.
Хронологической гранью перелома стали Крестовые походы. Уже в первом из них, в конце XI века, многих князей и рыцарей сопровождали жены, дочери, сестры. В чужой земле, в сложных условиях, эти женщины, которым пришлось испытать все невзгоды, выпадавшие на долю мужчин, оказывали воинам серьезную помощь и в сражениях, и в осадном сидении. Это сильно подняло позиции слабого пола и придало романтическую окрашенность всему движению. Характерно, что во Второй поход (1147— 1149) отправились уже не только знатные дамы, но и все их пажи, менестрели и портные. Рассматривая поход как некую увлекательную поездку, дамы стремились обставить ее как можно лучше и показать себя Востоку во всей красе своей утонченности и своих нарядов. Даже на поле брани появились отряды амазонок, а их предводительница в золоченых рыцарских сапогах, прозванная «дамой с золотыми ножками», вызывала шоку зачарованных мусульман. Что же касается жен властителей вновь образованных государств крестоносцев, то некоторые из них не только стали вмешиваться в большую политику, но даже перещеголяли здесь мужчин. Таковы, к примеру, королевы Иерусалимские Мелисанда и Сибилла, коих по праву можно было бы назвать «делательницами королей».
Но особенно прославилась на Востоке властительница более высокого ранга, супруга французского короля Людовика VII Алиенора Аквитанская, неоднократно упоминаемая Пастуро. Блистая нарядами и красотой, она еще на пути через Византию пленила императора Мануила, вызвав тем самым нежелательную задержку. Самая же пикантная история произошла во время стоянки в Антиохии. Князь Антиохийский, Раймунд де Пуатье, слыл рыцарем любезным и падким на слабый пол; при его дворе постоянно проживало множество дам. Естественно, Алиенора, приходившаяся племянницей князю, отнюдь не портила этого букета. Ежедневные пиры и пышные празднества заставили крестоносцев быстро забыть о цели своего похода. Но его организатор, король Людовик, смотрел на дело иначе. Крайне возмущенный поведением Алиеноры и как государь, и как муж, Людовик вынужден был похитить собственную жену и ночью тайно увезти из Антиохии. Легкомыслие Алиеноры вводило в соблазн не только христиан: история упоминает о некоем молодом турке, ради которого любвеобильная королева собиралась оставить мужа.
Так или иначе, но Людовик не смог забыть своего позора и по возвращении во Францию развелся с Алиенорой, хотя и понимал, что это приведет к тяжелым политическим последствиям. Действительно, в результате этого шага обширное герцогство Аквитанское ушло из его рук и досталось его сопернику, английскому королю Генриху II, за которого вскоре и вышла Алиенора. И это стало для Франции самым плачевным результатом Крестового похода. Что же касается Востока, то там европейским красоткам долго порезвиться не удалось. После падения Иерусалима (1187), вновь попавшего в руки мусульман, те из них, кто не погиб во время резни, угодили в гаремы. Характерно, что в следующий, Третий поход милые дамы уже не отправились. Но имидж и линия поведения запомнились и рикошетом отдались на Западе, где юридическое положение женщины сильно изменилось: получив право управлять владениями мужа и принимать ленную присягу, она впервые громко заявила о себе и вышла из векового мрака затворничества.
Крестовые походы в не меньшей мере отразились и на менталитете мужчин, внеся в рыцарскую идею значительные коррективы. Знакомство с Византией и мусульманскими странами впервые открыло рыцарю глаза на необъятный мир, во многом несхожий с тем, в котором он жил. Еще ощутимые следы эстетики античности смешались здесь с роскошью восточной фантазии, с чувственностью и изнеженностью нравов мусульман. Дикой и узкой должна была показаться европейскому феодалу его прежняя уединенная жизнь в замке. Под ярким южным небом, среди сказочной природы, где наряду с опасностью рыцарь находил небывало богатую добычу, вероятно, впервые в жизни в душу его запала страсть к наслаждениям. Но страсть эта тут же натолкнулась на непреодолимое препятствие: запреты католической церкви. Церковь еще задолго до того, как рыцарь познал новый мир, наложила вето на все его— сексуальные инстинкты и чувственные радости, направив дух рыцаря исключительно к Богу и Вере. Произошло столкновение двух этих устремлений, давшее как бы частичный и временный синтез; его подсказал и направил культ Девы Марии, как раз в это время пришедший из Византии. Поклонение Богородице, идеальной женщине, не могло не увлечь рыцаря — в этом западная церковь не ошиблась. И все же это выглядело слишком абстрактно. Идеал небесный требовал подкрепления живым образом, а живой имелся тут же, под боком. Два противоположных стремления, переплетаясь в душе рыцаря и не находя естественного выхода именно в силу своей противоположности, разрешились компромиссом, на первый взгляд совершенно искусственным и нелепым, породив вычурный культ той, которой рыцарь еще так недавно пренебрегал, — культ женщины.
Нельзя не согласиться с исследователями, считающими культ дамы во многом калькой вассальных отношений феодального общества, перенесенной на отношения полов. И здесь немалую роль сыграли средневековые певцы и поэты, прежде всего провансальские трубадуры. Именно они в деталях разработали целую систему нового культа и определили в нем ряд ступеней. На первой из них стоит робкий рыцарь, который не смеет открыться возлюбленной; если, ободренный дамой, он решается на признание, то поднимается ступенью выше и становится «молящим»; как только дама допускает его к «служению», он оказывается «услышанным»; и, наконец, взобравшись на верхнюю ступень, превращается в «вассала». Происходит обряд, повторяющий феодальный оммаж: «вассал» преклоняет колено перед «сеньором», вкладывает свои руки в руки дамы, и та дает ему поцелуй и кольцо, как символ соединения душ. Отныне рыцарь будет носить цвета дамы и символ, какой она ему пожалует. Это может быть пояс, шарф, чулок, перчатка — любой предмет ее туалета. Рыцарь укрепляет дар любви на шлеме, щите или копье, и чем больше рубили этот символ в битве, тем сильнее радовалась дама.
Избалованные дамы не всегда соблюдали границы, иной раз требуя от своих поклонников невозможного. Так, славный рыцарь и поэт Ульрих фон Лихтенштейн на свою беду поклонялся весьма сварливой и несговорчивой даме. Еще в бытность свою пажом он с восторгом пил воду, в которой она мылась, но это рождало лишь ее презрение. Однажды дама заметила, что у рыцаря слишком выдается верхняя губа. Лихтенштейн немедленно урезал губу, чем вызвал отвращение привередницы. Другой раз, узнав, что он поранил палец, дама стала смеяться над незначительностью травмы. Ульрих тут же отрубил палец и презентовал его даме в изящном ларце. Но и этим он не задобрил непреклонную… Миннезингер Тангейзер, увековеченный Вагнером, с горечью иронизирует над женским безрассудством и упрямством: «… красавице я должен принести то саламандру, то Рону течь заставить к Нюрнбергу, а Дунай — чрез Рейн пребросить. Едва скажу я „да“, как „нет“ она мне произносит… Одна надежда все ж осталась у меня: если гора растает словно снег, она ответит на мою любовь; коль принесу из Индии чудесное ей древо, исполнит мне она мое желание… Нужны ей и Святой Грааль, что охраняет Персифаль, и яблоко, Парисом данное Венере… О горе мне, как буду я ей ненавистен, коль не достану вмиг ковчег великий Ноя…»
Подобная придирчивость дамы вызывала порой осуждение современников. В различных трактатах и
