– Моменто, моменто! Слава богу, меня подобными сплетнями не запятнать! Ширали мне теперь как брат родной, а жена и дети Ширали мне, что собственные жена и дети… Вот вернется Ширали, я сдам ему его семью в целости и сохранности, тогда и поговорим.
– Асадолла, ты ведь не знаешь! Ширали на базаре подрался, его в полицию забрали! Как же ты теперь собираешься…
– Вай! Горе горькое!… Ширали в тюрьму угодил!… Вот теперь уж я вовсе не могу отсюда выйти. Мне чувство долга и совесть моя приказывают здесь остаться! Всевышний, какая тяжкая обязанность!
По его голосу чувствовалось, что он уже знает о злоключениях Ширали и теперь просто разыгрывает очередную роль.
Азиз ос-Салтане прижалась к воротам щекой и проворковала:
– Асадолла, не мучай меня, выходи. Не заставляй краснеть перед людьми!
– Ханум, я готов жизнь за вас отдать, но я должен выполнить свой долг перед собственной совестью. Не думайте, что я оставлю без покровительства жену и детей Ширали, которых он сам же мне препоручил перед тем, как сел в тюрьму!
– Но у Ширали ведь нет детей, Асадолла!
– Зато жена есть… Ханум, милая, она сама точно ребенок. Плачет сейчас, малышка, убивается! Лица ее мне из-под чадры не видно, но я слышу, как она всхлипывает… Бедная девочка, дитятко невинное!
Азиз ос-Салтане еще несколько минут безрезультатно уговаривала Асадолла-мирзу выйти, потом осыпала жену Ширали и самого князя отборной бранью и, клокоча от ярости, как вулкан, направилась в сад.
Я тенью поплелся за нею, но неожиданно заметил, что в наш дом вошел аптекарь. Это обстоятельство показалось мне весьма важным, и, не дойдя до ворот сада, я свернул к нам во двор. Отец и аптекарь уединились в зале. В последнее время в связи с бурными событиями я настолько привык подслушивать, что и на этот раз припал ухом к выходившему во двор окну.
Вытирая пот со лба, аптекарь говорил:
– Придется нам по аптеке отходную читать, ага. Хоть и закрыл я ее на один день, хоть и вывесил объявление, что уехал в паломничество к святым местам, не помогло.
– А разве проповедник ничего в мечети не говорил?
– Как же, говорил! Бедняга Сеид-Абулькасем два раза с минбара объяснял, что вышло недоразумение, только, по-моему, никто его не слушал… Уж если людям что в голову втемяшилось, их трудно переубедить.
– А сами-то люди что говорят? Ничем не болеют, что ли?
– Ничего они не говорят, ага. Только до сих пор никто не зашел и даже щепотку глауберовой соли не купил. Сегодня какой-то прохожий собрался было ко мне заглянуть, так его все до того обругали и застыдили, что он передумал и пошел дальше.
В щелку между ставнями окна мне было видно лицо отца. Он сидел бледный со стиснутыми зубами. После долгой паузы отец глухо сказал:
– Нужно найти какой-то выход… Нужно что-то придумать.
– Ничего тут не придумаешь, ага. Я здешних людей хорошо знаю. Помирать будут, но раз уж у них в голове засело, что мы лекарства на спирту готовим, ничего у нас не купят. А мне теперь и вовсе нельзя в этом квартале оставаться, потому что слухи пошли, будто я ни в аллаха, ни в пророка не верую. Я пока что аптеку запер, к вам пришел, чтобы вместе все и решить.
Отец несколько минут угрюмо шагал по комнате, потом остановился и сказал:
– Этот подлец задумал меня со света сжить. Я буду не мужчина, если не отомщу ему!… Пока не увижу его в могиле, не успокоюсь!… Негодяй!… Мерзавец!… Наполеон паршивый! Я из него восемь таких Наполеонов сделаю!
– А мне что прикажете предпринять?
– Ничего… ничего, господин аптекарь. Вы… вы отдыхайте, а там посмотрим, что да как. Электричество в аптеке отключите и закройте ее до лучших времен…
Аптекарь хмуро попрощался и ушел, а отец снова принялся шагать по комнате. Он был в таком подавленном состоянии, что я, боясь, как бы ему не стало плохо, еще несколько минут простоял под окном. Когда мне показалось, что он немного пришел в себя, я решил узнать, что происходит в доме дядюшки, и побежал туда.
Все по-прежнему сидели в зале. Пока меня не было, появилась придурковатая Гамар, которую на весь вчерашний день отсылали к каким-то родственникам.
Все шумели, ругались и яростно спорили. Особенно кипятились Азиз ос-Салтане и Дустали- хан.
В мое отсутствие Дустали-хан позвонил в полицию, чтобы договориться об освобождении Ширали. Но ему сказали, что, пока не прояснится состояние здоровья ударенного, то бишь пекаря, Ширали отпустить не могут.
Когда я вошел, Азиз ос-Салтане говорила:
– Я точно знаю: эта потаскушка околдовала Асадоллу, потому что иначе он бы меня послушался… Давайте-ка позовем господина Хорасани, пусть побрызгает дверь Ширали купоросом, что от колдовства помогает.
Потеряв терпение, Дустали-хан закричал:
– Какое к черту колдовство?! Что за вздор! Этот кобель остался там, чтобы с женой Ширали развлекаться!
– А-а? Вы его только послушайте!… Будет мужчина бросать порядочных женщин благородного происхождения ради какой-то кособокой замарашки?! Да еще такой человек, как Асадолла-мирза!
Дустали-хан не стал защищать внешность жены Ширали от этих нападок, но зато обрушил такой поток ругани на Асадолла-мирзу, что Азиз ос-Салтане взорвалась:
– Ой, Дустали, я сейчас так тебя садану, что все зубы свои вставные проглотишь! Оскорблять сына моего дяди – это все равно, что меня оскорблять!
Дядюшка Наполеон был вынужден вмешаться:
– Молчать! Почему бы вам не ссориться у себя дома?! Чем я провинился, что должен вашу ругань выслушивать? Пусть Асадолла сидит в доме Ширали, пока под ним трава не вырастет! Вам-то что? Вы что, адвокаты Асадоллы или Ширали?
Дядя Полковник сказал:
– Братец, прошу вас, не волнуйтесь. Хоть вы постарайтесь держать себя в руках. Мы ведь пришли, чтобы…
– Я и спрашиваю, зачем вы пришли?! Что вам всем от меня надо?
– Не волнуйтесь! Мы пришли, чтобы уладить имевшиеся в семье разногласия… Но, согласитесь сами, возник более важный вопрос. В опасности репутация и честь всей семьи. Мы должны во что бы то ни стало извлечь Асадоллу из дома Ширали. Я предлагаю немедленно пойти проведать пекаря, которого Ширали ударил по голове. Может, не так уж сильно ему и досталось, может, он притворяется, чтобы спастись от мести Ширали? В этом случае мы могли бы с помощью небольшого подарка уговорить его забрать свою жалобу, и тогда Ширали уже сегодня был бы на свободе.
Дядюшка Наполеон завопил:
– Это мне, что ли, с моим положением идти уговаривать пекаря, чтобы он простил мясника?!
– Я не вас имел в виду. Пусть сходит один из нас… например, Маш-Касема можно послать.
Дустали-хан влез в разговор:
– Полковник верно говорит. Очень логично. Конечно, положение нашей семьи не позволяет никому из нас проведывать пекаря. Но Маш-Касема послать можно.
Дядюшка Наполеон с раздражением закричал:
– Кому вообще нужно, чтобы Ширали освободили? Да чтоб он ослеп! Так ему и надо, будет знать, как людей дохлыми баранами избивать! Этот бандит уже весь квартал перекалечил, а тут в кои веки власти решили его наказать, так вам обязательно надо вмешаться?!
– Нам до Ширали и дела нет. Пусть ослепнет, оглохнет, в тюрьме помрет!… Мы заботимся о
