– Господин Азизолла-хан, Дустали лучше, вы можете идти.
– Но, ага, мне поручено составить рапорт. В человека стреляли…
– Это несчастный случай, он поранил себя во время чистки ружья. Состояние у него удовлетворительное, и жалоб ни от кого не поступало.
– Воля ваша, ага, только какое же это ружье он чистил, что пуля ему в заднее место угодила?… Мы ведь тоже не дети малые!
Маш-Касем заволновался:
– Сколько можно придираться, Азизолла-хан?… До чего же вы все зануды, вам бы только прицепиться к чему ни попадя! Человек в здравом уме занимался с ружьем, отошел…
– Ум-то умом, а вот как насчет здравой задницы? – прервал его полицейский.
– Да уж, ружье штука такая… Иной раз в глаз стрельнет, другой раз – в сердце, а случается и в заднюю часть попадает. Вот один мой земляк…
– Маш-Касем, ты бы уж не вмешивался, – раздраженно оборвал его дядюшка. Он увел Азизолла- хана в другую комнату и, очевидно, столь убедительно разъяснил ему, как пуля, сбившаяся с пути во время возни с ружьем, попадает именно в то самое место, что Азизолла-хан, выходя из дверей, все еще приговаривал:
– Вы уж извините, ага, мы, конечно, вашу хлеб-соль завсегда помним… Ну, пойду – ничего я об этом не слыхал… Но если, не дай бог, господину Дустали похудшает, вы уж, пожалуйста, сами до утра сообщите в полицейское управление.
Когда я вошел в комнату, где лицом вниз уложили Дустали-хана, я сразу увидел Лейли, которая с полными слез глазами сидела у постели больного. Я просто не мог оставить ее в такой печали и тревоге: знаком подозвал к себе и сообщил, что состояние раненого вовсе не плохое и он изображает умирающего только из страха перед женой.
Азиз ос-Салтане между тем не замолкала ни на минуту. Ударяя себя по голове, по лицу, она рыдала и причитала:
– Порази господь мою руку… Боже, пошли мне смерть, чтобы не видала я Дустали в таком состоянии. Придумайте же что-нибудь, позовите какого-нибудь другого врача! Я его в больницу отвезу…
– Ханум, другой врач не поможет, – старался успокоить ее дядюшка. – В этот час где мы найдем врача? Да и больного лучше не беспокоить – может открыться рана. И потом, в больнице начнут расследовать, как это случилось… Вы хотите попасть в тюрьму?
На мгновение установилась тишина, и тут от постели раненого донесся стон, и губы его дрогнули. Казалось, он пытался что-то выговорить. Асадолла-мирза, который все время молчал, сказал:
– Моменто, похоже, он хочет что-то сказать.
С этими словами он сел около постели и нагнулся к больному:
– Говори, Дустали… Если ты еще жив, скажи что-нибудь. А если уже отходишь, передай наш привет небесам!
Губы Дустали-хана продолжали шевелиться. Наконец послышался голос:
– Где Азиз?
Азиз ос-Салтане, не переставая бить себя в грудь, села возле него.
– Здесь я, Дустали! Пусть бог переложит на меня твои муки, здесь я.
Дустали-хан, не открывая глаз, слабым голосом произнес:
– Нет, нет, ты не Азиз… Я… я Азиз звал…
– Да я это, я! Слава аллаху, что ты заговорил.
– Ты… ты не Азиз… Я… Азиз зову.
Азиз ос-Салтане гулко ударила себя в грудь:
– Горе мне, господи, пошли мне смерть… Он больше не узнает меня!… Дустали! Дустали!… Открой глазоньки, это я, Азиз!
Через мгновение Дустали-хан чуть разлепил веки и взглянул жене в лицо:
– Ах… ох… слава богу… что еще раз довелось поглядеть на тебя, Азиз… отпусти мои грехи… дай умереть со спокойной совестью… воды… воды!…
Нам еле удалось влить ему в рот глоток воды. Он совсем открыл глаза и все таким же слабым голосом продолжал:
– Прости меня, Азиз… Может, я и грешил в помыслах своих… но в этой истории с Гамар моей вины… моей вины нет. Не виноват я.
Дустали-хан обвел взглядом комнату!
– Где Гамар?
– В той комнате она, с детьми. Видно, господь послал мне это испытание, вот и толкнуло меня…
– Ты уж помягче с ней… блаженная ведь она… Я для сохранения чести семьи сказал ей… но моей вины в том нет. Где Шамсали-мирза?
Шамсали-мирза подбежал к нему:
– Я здесь, Дустали.
– Прошу тебя, возьми бумагу, перо и напиши мое завещание, чтобы я успел подписать, пока не иссякли силы… Все мое имущество принадлежит Азиз…
Азиз ос-Салтане била себя по лицу:
– Горе мне, господи, прибери к себе Азиз!… Азиз без тебя не жить, ни к чему и завещание!
– Шамсали! – зазвенел голос Дустали-хана. – Не отвергай моей последней просьбы!
– Не теряйте надежды, отец родимый!… – вмешался в разговор Маш-Касем. – Господи прости, хороший человек был…
Все сурово поглядели на Маш-Касема, и он сник. Шамсали-мирза взял бумагу, перо, и Дустали-хан приступил к изложению своей воли. Дом, лавки и все земли, тщательно перечисленные, он передавал жене. А под конец со стоном добавил:
– Да, я еще забыл про именье Махмудабад… Напиши: а также поместье Махмудабад со всеми каналами оросительными завещаю моей супруге…
Азиз ос-Салтане опять ударила себя по лицу:
– Увы, не доведется больше Азиз любоваться Махмудабадом!… А что, этот караван-сарай в Махмудабаде тоже твой?
– Да… Впиши и караван-сарай тоже.
Асадолла-мирза не мог сдержаться:
– Про овец не забудь!
– Искорени, господь, весь род овечий, – рыдая, возразила Азиз ос-Салтане. – Он овец прошлый год продал.
Дустали-хан проглотил слюну и сказал:
– А теперь… теперь дай я подпишу. И вы подпишите внизу… все… все подпишите.
Шамсали-мирза поднес ему бумагу, подал перо, но рука Дустали-хана была недвижима. Со стоном он выговорил:
– О господи! Господи, дай мне силу подписать это. Подымите меня… Выпростайте руку из-под одеяла.
Шамсали-мирза слегка приподнял Дустали за плечи и вытащил наружу его руку, но она, как неживая, упала. Дустали-хан, словно из последних сил вскричал:
– Господи боже! Господи, руку мою… руку…
– Дорогой, дай я помогу тебе! – засуетилась Азиз ос-Салтане.
Тут Асадолла-мирза опять не выдержал:
– Моменто! Даже если сам он поправится, правая рука все равно действовать не будет. Бедняжка! Да, совершенно ясно: пуля попала в седалищный нерв, и ему парализовало правую руку. С научной точки зрения, связь седалища с правой рукой совершенно неоспорима!
Дустали-хан хотел что-то ответить ему, но потом вроде раздумал. Он попытался приподняться, но только вскрикнул, теряя сознание, упал обратно на постель, и глаза его закрылись.
