иссеченное тенями ветвей, и увидел в нем испуг, гнев... И немедленно сработала другая автоматика – рука разжалась сама собой. «Извините», – пробормотал он, и она со всех ног кинулась к свету.
Он еще долго блуждал в темноте, падал, продирался сквозь кусты, уткнувшись в собственный локоть. Неполноценный он какой-то, что ли?.. У Андрюхи же вот полная гармония... Думалось механически, краешком сознания. Было так худо, что не хватало сил не только на тоску, а даже закрыть рот – да пусть его, хоть проветрится...
Что-то забелело впереди, и он очутился перед женщиной с рыбой. Могучие бедра ее плыли перед глазами и все не могли уплыть до конца. В последнем, не потушенном мукой пятачке сознания вспыхивали какие-то обрывки: «Андрюха трепался... я смотрел на ее бедра... а когда я посмотрел той девчонке в лицо, я уже не мог ее держать... Лицо – зеркало души... Я думал, грязи нет... это и есть грязь, когда не смотришь человеку в лицо... когда тебе нужны его ноги... или руки... а на зеркало души тебе плевать... грязь – это та баба в уборной, с бедрами и без лица... Все, что без лица, – это и есть грязь... На том парне с плаката тоже лица нет – одна улыбка... теперь и глаз нет...»
Со слюной было истинное мучение – ее ведь не сплюнешь, не закрыв рта, а сил на это не было. Если бы хоть не дышать вермутом... За оградой миллионами окон переливался пятиэтажный дом – столько окон Олег в жизни не видал, хотя некоторые и не горели – чернели, будто выбитые зубы. Стен было не различить, и окна пылали, словно дыры в небе, прорубленные в край безбрежного света.
– Так ты сюда вернулся? А я тебя ищу по всему парку... еще, думаю, загребут с непривычки.
Кача бережно держал его за плечо, но и это было ему все равно. Он и так еле успел нагнуться.
Уже нечем было, а его все корчило. Лицо и мышцы живота готовы были лопнуть. Кача заботливо поддерживал его поперек живота.
– Потрави, потрави, – одобрительно приговаривал он, и не мог не отметить профессионально: – Пресс ты хорошо поднакачал.
Наконец и Олег отплевался от клейкой слюны и принялся утирать залитое слезами лицо.
– Ну что, можешь идти? – заботливо спрашивал Кача. – А то там метут всех подряд – в кустах какую-то бабу зарезали.
– Как?!.
Олега сквозь всю его очумелость словно хватили пустым цинковым ведром по голове.
– За что?..
– А хер знает... Может, изнасиловать хотели, а она не давалась... А может, изнасиловали и пришили, чтоб не опознала... Тут же перо у каждого второго... Хотя в темноте... Как бы она их запомнила?.. Давай, давай, пошли.
– А... А какая она?..
Перед его глазами снова предстало иссеченное ветвями, искаженное гневом и страхом пухленькое личико.
– Не знаешь?.. Пухленькая?..
– Откуда я знаю, пошли!
Но Олег вдруг опустился в невидимую черную пыль и зарыдал так, как не рыдал, кажется, еще никогда в жизни.
– Ты чего?.. Ты чего?.. – ошалело встряхивал его Кача, и Олег кусал себя за руки, колотил по щекам, но рыдания рвались из груди неудержимо, как рвота.
Наконец он сумел кое-как остановиться и, запрокинув голову, начал выкрикивать черному могучему силуэту:
– Это я ее убил!.. Я!.. Слышишь, я!..
– Хватит мозги е...ть... – Кача даже перешел на непривычный для него язык и встревоженно отыскав в темноте руки Олега, начал вертеть их перед глазами, стараясь в отблесках дальнего света отыскать на них следы крови.
Не нашел. Рывком поставил Олега на ноги и, подталкивая в поясницу, повел к дырке в заборе, бормоча:
– Не, тебе точно пить нельзя...
А Олег все пытался объясниться через плечо:
– Я не в этом смысле... Но я тоже ее схватил, понимаешь, она на меня смотрела как на убийцу, понимаешь?.. Может быть, я был последний, кого она видела в своей жизни, понимаешь?..
Но Кача уже не отвечал. Он явно желал побыстрее закончить этот веселый вечер.
Олег был уверен, что это испуганное пухлое личико будет стоять у него перед глазами до конца его дней, но осенние дожди смыли это лицо вместе с летней пылью.
А под Новый год Кача с Идолом встретили подгулявшую компанию. Идол кого-то зацепил, Кача вступился – вышла драка. Как рассказывали, Кача укладывал противников штабелями, а Идол обрабатывал павших своей «лисичкой», в результате чего оказалось шестеро пострадавших. К счастью, благодаря зимней одежде, слишком серьезных увечий не было, но все-таки Идол получил шесть лет, а Кача – три. Потом Олег уехал поступать в университет и больше Качу не встречал. Но он часто вспоминал его и его мать, всех называвшую сыночками. И всегда думал, что, может быть, не так уж это и хорошо, что для Качи все люди были равны? Может быть, лучше бы ему быть не таким верным товарищем для каждого, с кем ему случалось поддать? А потом и его смыли дожди и метели...
