— Разрешите продолжать, товарищ контр-адмирал?
— Пожалуйста.
— Корвет «Ричард Львиное Сердце» вышел на свободную охоту.
Сайманов взял у адъютанта донесение патрульных судов, несших дозор на Кильдинском плесе, и прочел: «Британский корвет в 03.18 по местному времени пересек полосу бранд-вахты и, не отвечая на позывные, скрылся в неизвестном направлении…»
Игнат Тимофеевич отбросил бланк донесения, приказал:
— От имени союзного морского командования надо сейчас же договориться с корветом о радиопозывных, и командору Эльмару Пиллу впредь отвечать незамедлительно, коли мы их для дела вызывать будем!
— Какие будут еще распоряжения?
— В одиннадцатой комнате спит лейтенант Ярцев. Когда проснется, чтобы уже была заготовлена для него недельная путевка на курорт в Мурмаши. Это, слава богу, недалеко, и, если он нам потребуется, мы его сможем быстро вызвать.
— Будет исполнено, товарищ контр-адмирал.
— Предстоит торпедный удар по вражескому каравану. После обеда не забудь мне напомнить, чтобы я встретился с начальником авиаразведки. Надо не упустить этот караван и перехватить его еще на подходе к Порсангер-фиорду…
Через открытую форточку донесся вой сирены, пение корабельных горнов, глухой лязг цепей.
— Это вернулся «Летучий»? — спросил Сайманов.
Адъютант шагнул к окну, отдернул тяжелую штору.
— Так точно! — сказал он, вглядевшись в предрассветный туман. — Эскадренный миноносец «Летучий» становится на якорь.
— Добро! Тогда подайте к причалу катер, я должен повидать капитана третьего ранга Бекетова.
На всем Северном фронте, от хребта Муста-Тунтури и до затерявшейся в лесах станции Масельская, царило затишье.
Зато военный океан грохотал по-прежнему. В тучах брызг выносились с гребня на гребень узкие подвижные миноносцы. Во мгле предвесенних штормов настороженно рыскали патрульные суда с расчехленными орудиями. Взлетали на высоту волн и снова скрывались в водяные пропасти юркие «морские охотники». В рискованную темноту ночей, погасив промысловые огни, уходили рыболовные траулеры…
Глава седьмая. Под солнцем
Рябинин всю ночь расхаживал по мостику, вполголоса пел старинную поморскую песню:
И всю ночь «Аскольд» шел по Белому морю, которое играло и шумело под лучами незакатного солнца. Матросы не уходили с палубы, дыша смолистым запахом хвойных лесов, что тянулись слева нескончаемой зеленой каймой. Чайки, нахохлившись, сидели на воде по-ночному, морские, травы извивались на пологих волнах длинными рыжими стеблями.
Китежева смотрела, смотрела на это ночное море, на эти нежные розовые облака, плывущие вдали, и неожиданные слезы блеснули в ее глазах.
— Как хорошо-то! — сказала она. — Война ведь, а все равно как хорошо кругом!.. Мне даже плакать хочется оттого, что я живу в таком мире… В таком чудесном!..
Артем сидел рядом с ней на откинутой доске рыбодела, смотря за борт, где пенилась изумрудно- зеленая вода. Взглянув на девушку, определил белую ночь коротко:
— Вечер и утро протягивают друг другу свои руки.
Девушка не ответила, прислушиваясь к голосу капитана. С высоты мостика слова песни не долетали до палубы, и один только мотив — тягучий, как осенний ветер, — вплетался в шум воды за бортом.
— Все поет, — сказал Артем, посмотрев на мостик. — Рад, что телеграмму от жены получил. Привела шхуну в Кандалакшу и на днях выезжает поездом на север…
Волна, подмятая форштевнем, вырвала свой гребень из-под привального бруса, косо хлестнула снопом брызг вдоль борта. Варенька вытерла платком лицо, засмеялась, потом снова задумалась о чем- то.
— Знаешь, — вдруг сказала она, — вот мне почему-то всегда кажется, что Рябинины прожили большую хорошую жизнь!..
— Может быть, — согласился Артем. — Хотя вся их жизнь состоит из бесконечных разлук и встреч.
— Что ж, — отозвалась Варенька, — разве это не хорошо: ждать, встречаться, снова провожать. Кажется, никогда бы не надоело…
Они ушли с палубы на рассвете, если только можно назвать рассветом то время, когда вокруг почти ничего не изменилось, лишь стрелка часов механически шагнула вперед. В коридоре, огибающем корму наподобие подковы, им встретился Мордвинов. Он курил махорочную цигарку и, увидев лейтенанта, бросил окурок в открытый иллюминатор.
— А курить здесь не полагается, — сказал Артем, словно не замечая, что Варенька сжимает ему локоть.
— Можете в наказание оставить меня без берега, — резко ответил матрос. — Мне он не нужен!
И, сердито глянув на девушку, Мордвинов стрелой взвился по трапу, ведущему на верхнюю палубу.
Варенька оставила локоть Артема, устало вздохнула:
— Ну вот! Я так и знала, что он стоит здесь — ждет… А ты, Артем, можешь хотя бы ради меня не задевать его по пустякам?
— Это не пустяки, — строго произнес Пеклеванный. — Он курил в неположенном месте.
— Ты уже начинаешь раздражать меня своей официальностью.
— Мне бы не хотелось раздражать тебя, Варя, но это моя прямая обязанность. Оставь я сегодня в покое Мордвинова, завтра тебя, потом еще кого-нибудь, и будет не корабль, а ярмарка!..
— Ты очень много берешь на себя, — сказала Варенька и, подходя к двери лазарета, снова вздохнула: — А все-таки удивительный человек!..
— Кто?.. Я?
— При чем здесь ты! Ты совсем не удивительный. А вот Мордвинов, он — да!.. И в то же время, Артем, я ему очень благодарна. Он следит, как родная мать, чтобы я высыпалась, ругается с кочегарами, если нет пара на отопление каюты, приносит мне в походе горячий кофе. Я встаю — и моя одежда уже высушена. А это, знаешь, как ценно!..
Немного утомленная, она слабо пожала ему руку:
