— Я тоже верю, херра Арчер. И вот сейчас спрашиваю: вы не знаете товарища Улаву?
— Нет. Впервые слышу.
— А как зовут вашу сестру?
— Астри…
— Что передать ей, если мы увидимся?
— Не надо шутить, пастор! Я уже сказал, что русская армия наступает…
— Вы могли бы встретиться со своей сестрой до того, как придет Красная Армия.
— Где?.. В камере гестапо?
— Вы мне все-таки не верите.
— Я не верю в чудеса. Всего лишь неделю назад я своими глазами прочел, что участие моей сестры в покушении на рейхскомиссара Ровен доказано…
— Хорошо, оставим этот разговор. Объясните тогда, в чем вы хотели мне исповедоваться?
— В том, что я виноват перед сестрой…
— Виноваты? В чем?
— Сейчас мне уже не хочется говорить об этом… До свидания, пастор! Если вы действительно увидите мою сестру, то скажите ей, чтобы она меня простила. А за что — она знает. Прощайте!..
Глубокой ночью кто-то стал дергать дверное кольцо в приделе храма. Пастор, напуганный и взволнованный, открыл дверь, и сразу же прямо на руки ему упала с улицы женщина.
Он поднял ее по лестнице в свою комнату, уложил на диван, зажег свечи.
Всмотрелся в черное, обожженное ветрами лицо, узнал:
— Фрекен Астри? О святая Бригитта, что с вами?..
— Здесь… никого нет? — спросила женщина.
— Мы абсолютно одни.
— Очень хорошо. Я бежала из Осло из-под ареста. После того как было взорвано нами гестапо. Дельвик велел мне в случае провала искать его через вас… Все! Спать…
Утром пастор пришел к дядюшке Августу, сказал:
— Идите, отец мой, в отряд, передайте Никонову и Дель» вику, что товарищ Улава находится в моем доме… А что угольщик «Викинг» разве уже ушел в море? — спросил он.
— На рассвете, херра Кальдевин, на рассвете.
— Жаль, — сказал пастор и, купив по дороге козьего молока, отправился домой.
Глава шестая. Ученик боцмана
Корабельные приборы издают какие-то особые, специфические запахи. Откроешь такую коробку, тебя даже ужас невольный охватит — мать моя дорогая, да тут, кажется, сам изобретатель не разберется: цветные жилки проводов, лампочки, аккуратные пакетики конденсаторов, красненькие ампулы предохранителей. И от всего этого исходит аромат точной военно-морской техники!
Боцман закрыл прибор крышкой, задраил его на «барашки».
— Это тебе еще рано, сынок, — сказал он Сережке. — Лейтенант потом тебе объяснит схему. В электротехнике-то немного кумекаешь? Ну вот… А сейчас давай бери ветошь, протри пулеметы. Заодно я тебе взаимодействие частей растолкую. Перво-наперво пулемет изучи!
Через несколько дней, когда катер совершал переход из одной базы в другую, вдалеке заметили нырявшую на волнах лысую и жирную мину. Никольский вызвал Сережку наверх и велел расстрелять ее.
— Я поведу катер на крутой циркуляции, — сказал он, — турельными педалями следи за разворотом и шпарь из двух стволов! Бей немного под низ, чтобы пули не рикошетили, а раскололи эту ведьму…
Сережка приноровился, тяжесть пулеметных наплечников казалась ему приятной. Ториедный катер, кренясь и задевая палубой волны, ложился в боевом развороте. Прыгая кверху своими смертельными острыми рожками, словно собираясь уколоть кого-то, мина качалась на дистанции примерно двух кабельтовых. Это было неблизко, и Сережка понял, что Никольский нарочно проверяет его глазомер и точность.
— Можно? — спросил он.
— Руби!..
От страшного грохота и тряски сам собою раскрылся рот. Мина подпрыгнула еще несколько раз и куда-то исчезла. Сережка в удивлении воззрился на Глеба Павловича.
— Вылезай из турели, — сердито сказал боцман.
Сережка чуть не заплакал: ему показалось, что им очень недовольны и передоверяют эту задачу боцману катера Тарасу Непомнящему.
— Ну, чего скуксился? — засмеялся лейтенант. — Ты же задачу выполнил. И выполнил хорошо.
— А где же… взрыв? — спросил Сережка
— А взрыва и не будет. Пули раскололи корпус, и мина, заполнившись водой, просто затонула…
— А-а-а, — довольно протянул Сережка и подумал: «Здорово! Наверное, во мне что-то есть… такое!» Потом Никольский сказал:
— Вставай к рулю. Пользуйся случаем. Ты ведь — ученик боцмана, а по расписанию боцман торпедного катера должен уметь заменять командира. Учись водить катер…
Мечта Сережки осуществлялась, и каждое дело становилось для него праздником. В раннем детстве он не ждал от матери новогодней елки с такой страстью, как этого чудесного момента — коснуться святая святых корабля, его управления.
— Ну хватит, — сказал Никольский, когда надо было уже входить в базу. — Тебе, я вижу, так сладко это занятие, что ты, наверное, под конец даже облизнешься!..
Во время стоянки матросы на катерах не жили, а селились на берегу в бараке, который, естественно, называли «кубриком». Внутри барак выглядел настоящим моряцким жильем, уютным и опрятным. Сережке была отведена койка возле окна, рядом с койкой стояла тумбочка (одна на двоих). Молодой Рябинин проявлял к этой тумбочке какую-то трогательную заботу, похожую на любовь. В самом начале самостоятельной жизни всегда приятно иметь свой угол. И он аккуратно разложил по полочкам мыло, зубную щетку, кисет с сахаром и сборник рассказов Джека Лондона, которые очень любил читать вслух, для чего уходил — подальше от людского взора — куда-нибудь в глушь приморских сопок. Правда, койка иногда здорово досаждала Сережке тем, что ее требовалось заправлять по какому-то особому фасону, изобретенному от берегового безделья комендантом бараков.
— Ты што же это мне, а? — спрашивал комендант Сережку, останавливаясь перед его постелью. — Опять на свой манир стелешь? Говорил я тебе, штобы рушник на два пальца от подушки лежал. Говорил или не говорил?
— Говорили, — соглашался Сережка.
— Так это как же понять? Упрямство твое, да?
Вечерами матросы брали Сережку с собой в Дом флота на танцы. Матросы танцевали с девушками, а он стоял у стенки и скучал. Иногда ходили в кино, что было уже интереснее танцев, или убегали далеко в горы на лыжах.
Подражая старшим матросам, Сережка вшил в брюки громадные клинья, чтобы в роскошном клеше походить на бывалого «маримана», но комендант поймал его как-то, велел поставить ногу на камень и бритвой распустил клинья от колен до самых ботинок.
— Ты сопляк ишо! — сказал ему комендант.
Однажды после обеда матросы сели забивать «козла», а Сережка пристроился около них с акварельными красками и, высунув язык, разрисовывал стенную газету «Торпеда № 14». Надо было изобразить летящий в пене катер, тонущих врагов и страшные взрывы. Краски употреблялись по
