— Хорошо, — произнес Сталин. — А с нашими ротозеями из Артуправления, забывшими, где посеяли целый эшелон пушек, я разберусь в Москве уже
Чуянов закончил разговор и перевел дух с таким облегчением, с каким, бывало, в юности сваливал мешок на пристани.
— По-отечески, — сказал он про себя. — Не завидую я теперь всем тем, кому он отцом доведется. Это уж точно…
Утром 7 ноября репродукторы на площади Павших Борцов транслировали из Москвы парад, разнося по всему миру грохот солдатских сапог по брусчатке. Прямо с парада войска уходили на передовую, и это как-то окрыляло, а многие женщины даже плакали, услышав по радио звуки марша «Прощание славянки». Дедушка дома тоже прослезился:
— Давно эфтакой музыки не слыхивали, все эти да «нас побить-побить хотели…» Минина да помянули. Чай, от вашего, яти его мать, интырцанала одни ошметки остались. Чего доброго, церкву откроют. Хоть помолиться бы нам, православным, перед смертью дозволили.
—
В конце ноября Чуянов созвонился с Ростовом, к телефону подошел секретарь Ростовского обкома Двинский:
— Рейхенау жмет… танки. Боюсь, не удержаться.
— Держитесь. Я еще позвоню… завтра! Слышишь? На следующий день из Ростова звонила уже секретарша.
— Помогите… не знаю, что делать! — кричала она. — Никого уже нет, я одна. А тут такое творится.
— Где Двинский? Дай его… срочно!
— Да все убежали. Одна ведь я! А тут по комнатам немцы шляются. Хохочут. На губных гармошках наши песни играют…
С юга — от Ростова — повалили на Сталинград эшелоны — раненые. Врачей не хватало. Медикаменты — на вес золота. Кошмар какой-то! Банно-прачечный комбинат был не в силах обслужить поток исстрадавшихся людей — ампутированных, искалеченных и обожженных. Алексей Семенович распорядился:
— Банщикам работать в три смены.
— А когда у них было меньше? Вот мыла-то где взять?
— Не знаю, — честно признался Чуянов. — Найдите. Средь дня заскочил домой пообедать, опять звонок.
— Откуда говорят?
— Из зоопарка.
— Чего вам от меня понадобилось?
— Слониху Нелли кормить надо.
— А что слоны едят?
— Не знаем, как в странах капитала, — отвечали Чуянову, — а советские слоны едят много.
Чуянову хотелось обложить говорившую «дурой»:
— Если Нелли все жрет, так все и давайте.
— Овощи-то на базар не пойдешь покупать. Дорого!
— Господи, да выкручивайтесь как-нибудь…
Наплыв беженцев увеличился. Поезда с юга подвозили по восемь тысяч человек в день, а сколько приплывало по Волге — не поддавалось учету. Среди эвакуированных — с севера — появились и ленинградцы.
Они уже хлебнули горя, всякого навидались. Рассказывали что рабочий у станка получает 250 граммов хлеба, прочие — 125 граммов . Чуянов зашел в столовую.
— Ну-ка, — сказал хлеборезу, — отпили мне сто двадцать пять граммов. Хочу посмотреть, сколько получится.
Дома Чуянов включил радиоприемник, и сразу же послышался четкий стук в двери. Жена сильно испугалась.
— Не вздрагивай! Это же позывные Би-Би-Си…
Призывно и настойчиво постучав в двери радиослушателей, Би-Би-Си сообщило, что 9 декабря японцы совершили вероломное нападение на американскую базу Пёрл-Харбор, расположенную на Гавайских островах. Вслед за тем гитлеровская Германия объявила войну Соединенным Штатам Америки.
Конечно, среди сталинградцев сразу пошли разговоры:
— Надо же, а! До чего же паразит нахальный. Уже под Москвой получил в зубы, а ему все мало, на войну так и лезет…
В один из дней секретарша обкома доложила:
— Алексей Семенович, а к вам опять… избиратель!
Чуянов даже за виски схватился, простонав:
— Господи, когда я от них избавлюсь?..
А принять надо. Вошел старомодный дядечка. Очень опрятный. На костылях. В шляпе. Он держал деревянную коробку. Вежливо объяснил, что учительствует в казачьей станице Алексеевской:
— Как учитель физики, на досуге изобретательствую.
— Очень приятно. Что изобрели?
— Электрический пулемет. («Все у меня есть, — подумал Чуянов, — только вот этой штуки еще не хватало. Ладно, мы и не такое видели. Переживем».) — Мое изобретение имеет большое будущее, — сказал учитель, — и оно способно свершить переворот в войне не только в тактическом, но и в стратегическом аспекте.
— Не сомневаюсь. Прошу. Садитесь.
— Спасибо. Мы постоим. Можно показывать?
Чуянов так уже изнемог от разных эдисонов, что ему было все равно, и он безнадежно махнул рукой:
— Чего стесняться в родимом отечестве? Валяйте.
Учитель извлек из сундучка странную машинку, внутри которой что-то мяукнуло; от машинки тянулся электрошнур.
— Вы не боитесь? — вдруг спросил он Чуянова.
— Боюсь. А вы?
— Я тоже. Побаиваюсь. За обстановку.
— Ничего. Она казенная. Вон там штепсель. Видите?
— Вижу. Внимание. Эксперимент. С великим извинением…
С этим «великим извинением» он воткнул вилку в розетку, и с этого момента Чуянов перестал понимать, что происходит в этом мире. Сначала — треск! Лампа на столе — вдребезги, люстра — на полу. Штукатурка отделилась от стены. В кабинете не продохнуть от пыли. Разгром полный. Изобретатель сказал:
— Знаете, я человек скромный. Вперед, как другие, не лезу. Но коли идет война народная, война священная, а я человек верующий, потому и решил внести священную лепту в дело нашей общей победы над гитлеровскими супостатами.
Чуянов долго вытрясал из волос штукатурку.
— Поздравляю, — сказал он учителю. — Вы первый изобретатель, в которого я поверил. Поедете в Москву… за счет обкома. Вместе со своим пулеметом. Я не специалист в таких делах, но вижу несомненные задатки таланта…
1 января 1942 года в небе над Сталинградом был сбит первый германский бомбардировщик, и Чуянов тогда же сказал:
— Тыловая жизнь кончилась — начинаем воевать…
