А там кудесник чай пьет, вареньицем себя лакомит.
– Ну, держись… – Потемкин схватил автора «элсксира жизни» и, ниспровергнув, начал сурово уничтожать. Ерофеич чудом вывернулся, с воплем прыснул на улицу. – Не уйти тебе! – настигал его Потемкин гигантскими прыжками. Голиаф, страшный и одноглазый, несся по улице – по Большой Шпалерной. Сбежались люди, схватили его. Одинокий глаз был свирепо обращен к небесам, с которых осыпался приятный снежок.
– Твори, боже, волю свою… Ах я, несчастный!
Его повели домой. Босиком он ступал по снегу. Все пропало, – плакал он. – Все… теперь все!
После этого Потемкин на долгие 18 месяцев заточил себя; ровно ПОЛТОРА ГОДА отвергал людей, избегал общества, и – уже без него! – миновали важные для России события… Екатерина первое время спрашивала, куда делся ее камер-юнкер, но Орловы убедили ее, что лодырь службою при дворе не дорожит. Бог с ним!
– Вольному воля. – И Екатерина позабыла о нем.
5. НЕ ПЕРЕСТАЮ УДИВЛЯТЬСЯ
Старый король объезжал свои владения, под колесами с шипением расползалась грязища бранденбургских проселков. Парижским трактатом закончилась Семилетняя война, а Губертсбургский мир все-таки оставил Силезию за королем.
Но… какою ценой заплатила за это Пруссия?
Хмурый рассвет начинался над пепельными полянами. Открыв дверцу кареты, Фридрих II сказал де Катту:
– Наверное, такой же пустыней была Германия после набегов Валленштейна, и слава богу, что на этот раз дело не дошло до открытого людоедства. Теперь я не знаю, сколько нужно столетий, чтобы здесь снова распустились прекрасные гиацинты. Отныне я не король – я лишь врач у постели тяжелобольной Пруссии.
Де Катт спросил его величество:
– С чего решили вы начать возрождение страны?
– С армии! Быстрее освоить опыт минувшей войны, улучшить подготовку войск. Старых солдат отпущу по домам, наберу молодых. Да, я утомил своих неприятелей войною, но я не хочу, чтобы они отдохнули от нее раньше моей обнищавшей Пруссии.
– Неужели вы снова хотите воевать?
– Но другими средствами – дипломатическими…
Карета тащилась дальше. Взору открывались сгоревшие фольварки, заброшенные огороды, пожарища и виселицы, крапива и репейники, пашни были вытоптаны в кавалерийских атаках.
Король вытянул руку, показывая вдаль:
– Смотрите, де Катт, такое нечасто можно увидеть: две вдовы тянут на себе плуг, а ими, как скотиной, понукает сирота мальчик. Я не могу этим несчастным вернуть мужей, павших во славу Пруссии, но я могу отдать им раненых лошадей кавалерии.
Экономный хозяин, Фридрих возами раздаривал по деревням картофель. Король ел его сам и заставлял есть других.
– Не морщитесь, – говорил он гостям в Сан-Суси, – в этом картофеле, вареном и жареном, я прозреваю великое будущее…
Он велел строить новые деревни, осушать болота, мостить дороги. «Я знаю, – писал король, – что человек никогда не в силах псрсделать природу, но зато он всегда способен возделать под собой землю, чтобы прокормить себя и свою семью».
Министра Финка фон Финкенштейна он спросил:
– А когда просыпается русская императрица?
– Говорят, в пять утра.
– Куда ей до меня! – отмахнулся король. – Я с четырех часов уже на ногах, и нет даже минуты свободной, чтобы сыграть на флейте. День начинаю с первыми петухами, как сельские бауэры…
Его навестил поникший банкир Гоцковский, который во время войны поставлял королю фальшивые «ефимки». Теперь, уличенный в преступлении, он должен был расплатиться с Россией за финансовый ущерб, нанесенный русской казне. Фридрих сказал:
– В чем дело? Возьми и расплатись.
– Но я банкрот, – разрыдался Гоцковский.
– Какое совпадение – я тоже!
– Так что же нам делать?
– Давись, а я посмотрю, – отвечал король…
Он явился в кадетский корпус Берлина, где произнес речь, воодушевляя юных выпускников- офицеров:
– Дети мои! У нас больше нет противников, которые бы осмелились напасть на Пруссию, но зато нет и союзников, готовых защитить нас. Служите честно! Все помыслы – для армии. А я, ваш старый Фриц, еще разок извернусь ужом, и верьте, что в Пруссии дела пойдут опять как по маслу… Я не бросаю слов на ветер.
Послом в Россию он направил графа Виктора Сольмса.
– Вы должны быть там любезны, – наказал король. – Сейчас не таковы наши дела, чтобы задирать нос. Но только не впутайте меня в войну из-за какого-нибудь жентильома Понятовского…
Сейчас его занимала Варшава! Аудиенции запросил русский посол, князь Владимир Долгорукий, и король выслушал его доклад.
– Благодарю, – кивнул он. – Мне приятно знать намерения вашей государыни о делах польских. Я буду поддерживать лишь ту кандидатуру, какую наметит ваша мудрейшая государыня.
Долгорукий отписывал Екатерине: «Как ваше императорское величество имеете партизанов 8 в Польше, так и он (король) имеет своих, которые, соединясь, могут и королевство все склонить».
Пруссия начинала тайное сближение с Россией. Екатерина была терпима к личным своим недругам.
– Мои способности скромны, – признавалась она, – посему я вынуждена работать неустанно, как пчела. Панин же половину дня спит, потом ест и развлекается с фрейлинами, утруждая себя на полчаса в сутки. Но любое дело он проницает насквозь…
Финансы и политика, политика и финансы – страшная кутерьма бумаг заваливала рабочий стол Екатерины.
– Никита Иваныч, слышала я, что в Турции с финансами тоже нет сладу. Что делает султан, коли ему деньги нужны?
– Он отрубает голову своему визирю, затем конфискует его имущество – деньги, считайте, в казне султана.
– А если они нужны его гвардии – янычарам?
– Янычары по совместительству служат и пожарными. Когда им нужны деньги, они подпаливают Константинополь со всех сторон, а при тушении пожара грабят все, что можно унести.
– С чего же сыты чиновники султана?
– О! Для них существует налог «на зубы»: население платит за то, что во время еды зубы султанских чиновников стираются.
– Забавно. А ведь вы мой… визирь! Но я султанша добрая и деньги стану изыскивать иными путями.
Наконец Петербург известился о смерти Августа III, – при этом императрица подпрыгнула, как шаловливая девочка.
– И как я сейчас прыгаю, – защебетала она, – тако же в СанСуси скачет от радости король
