босиком, перекинув сапоги через плечо, редкий из солдат тащил на себе винтовку. Вид людей был почти ужасен: покрытые коростой пыли и грязи, в кровавых струпьях, изможденные...
Самсонов повелительно окликнул одного из них:
— Эй... босяк! Ты почему оказался здесь?
— А где же нам ишо быть? — ответил ему солдат. — Пять дён не жрамши, и — держались... А чем? Чем воевать? — «Босяк» в бешенстве продернул затвор винтовки, но ни одна гильза не выскочила из пустой обоймы. — Вот так воевали... до последнего патрона, — с глубоким надрывом сказал солдат. — Ныне все кончилось... амба всем! Потому я здесь, а не там...
Самсонов не треснул солдата в ухо. Самсонов не покрыл его матом. Самсонов не велел солдату вернуться назад:
— Иди, братец, куда ноги тащат... Бог с тобою!
Эту чересчур выразительную сцену наблюдал и майор Нокс, наверняка запомнивший обоюдное бессилие — и солдата, и генерала. Я понял, что мое место не здесь. Самсонову я сказал, что навещу дивизию Мартоса. Александр Васильевич отвел меня в сторону, чтобы наш разговор остался между нами.
— Поезжайте, — широко перекрестил он меня. — Но вы начальник армейской разведки, слишком много знаете о наших делах, а посему... Простите, вам следует быть очень осторожным.
— Ясно. В плен сдаваться нельзя.
— Ни в коем случае, — подтвердил Самсонов. — И будет, наверное, лучше, если вы появитесь на передовой в форме солдата, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.
— Я вас понял. Понял и благодарю... Самсонов со вздохом извлек из-под мундира золотой медальон с фотографиями своих детей и сказал мне тихо:
— Ради них... я обязан сохранить честь. Честь русского солдата! Чтобы детям не было потом совестно. Прощайте...
Больше я никогда не видел генерала Самсонова. Денщик вывел оседланную Норму, я сказал ему:
— Спасибо, дружище. Ты оставайся здесь...
Навстречу мне бурно изливался поток отступающих и раненых, ковылявших по обочинам, а я ехал на фронт — навстречу гулу батарей, вспоминая ту удивительную красавицу, еще вчера вопрошавшую меня в тоскливом отчаянии:
— Цо то бендзе? Цо то бендзе?..
На этом, читатель, мемуары нашего героя обрываются, свое повествование он продолжит потом, а сейчас придется далее говорить за него мне... Конец этого дня сохранил три подробности, место которым если не в анналах истории, то хотя бы в грязеотстойниках, необходимых для каждого скотского хлева. Штаб Жилинского в Волковыске вдруг посетил верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич — длинный и сухой, как заборная жердина. Редко кто видывал его трезвым.
— Где Самсонов? — вопросил он еще с порога.
— Очевидно, в Нейденбурге, — ответил Жилинский.
— А где сейчас топчется армия Ренненкампфа?
— Не знаю, — честно ответил командующий фронтом.
Могучая оплеуха чуть не обрушила его на пол.
— Сволочь! — сказал ему главковерх. — На кой черт тебя здесь посадили, если ты ни хрена не знаешь? Ренненкампф обязан двигаться к югу... к югу... к югу! Слышишь?..
Павел Карлович Ренненкампф получив такой приказ, чуточку стронул кавалерию в сторону Алленштейна и вскоре задержал ее движение, что сразу же заметила с высоты небес германская авиаразведка. Между тем присутствие при штабе любвеобильной Марии Соррель становилось подозрительным, а на вес доводы своего штаба Павел Карлович тут же приводил свои доводы:
— Если я стану гнать немчуру слишком напористо, она мигом окажется за Вислой и тогда Самсонов не успеет посадить их в «мешок». Жилинский не возражает режиму моих марш-маршей, а нам следует помнить и о блокаде Кенигсберга...
Солнце скрылось за лесом. День 13 (26) августа заканчивался. Именно в этот день французский посол в Петербурге Морис Палеолог услышал от русского министра Сазонова:
— Кажется, там все не так, как надо бы... Но мы не подведем нашу доблестную союзницу — Францию! В любом случае вы можете считать, что Париж нами уже спасен...
«Цо то бендзе? Цо то бендзе?» — Что-то будет?
14 (27)августа... Еще темно. С опозданием на сутки, ровно в четыре часа утра генерал Франсуа перешел в наступление. Все командование восьмой армии заранее собралось на высоком холме, откуда оно и посверкивало оптикою биноклей, стереотруб, линзами очков и моноклей. Против русского корпуса стояли два немецких, которым нечего было делать, ибо за них работала одна лишь тяжелая артиллерия.
На походном планшете была укреплена карта: где-то впереди лежал городишко Усдау, от него тянулись рельсы железной дороги, минуя деревушку Танненберг — место слишком памятное, где в 1410 году войска поляков, русских и литовцев учинили полный разгром Тевтонского ордена; битва исторического значения именовалась Грюнвальдской, именно тогда была надолго задержана агрессия германского «дранг нах остен».
Теперь Гинденбург, позевывая в белую нитяную перчатку, стоял на том самом месте, где истлели в прах кости его предков. Гоффман оставил трубку полевого телефона:
— Усдау взят... русские отошли!
Гинденбург величаво кивнул, а Людендорф плотоядно потер ладонь о ладонь — типичный жест гурмана, вдруг увидевшего стол, накрытый для объедения. Сейчас там, где были русские траншеи, земля вставала дыбом, развороченными пластами она заживо погребала убитых и раненых, даже без помощи оптики было видно, как между огненных гейзеров мечутся жалкие фигуры русских солдат, тут же разрываемых на куски новыми взрывами. В редких паузах между залпами орудий Франсуа еще кричал, что он был прав, перенеся атаку на сегодня:
— Сегодня все и решится... даже без штыков!
Солнце стояло уже высоко, приближаясь к полуденному зениту, когда немцам стало ясно, что сражение выиграно:
— Господа, не пора ли нам вернуться в Лобау?
Походный штаб Гинденбурга был раскинут в Лобау, где рестораторы держали готовый стол для обеда. Рассаживаясь по автомобилям, довольные генералы обсуждали начало дня:
— Может, вчера Франсуа и был прав в своем неисправимом упрямстве. Русская оборона прорвана нами сегодня, словно жалкая промокательная бумага, и дорога на Нейденбург открыта...
Но обед был прерван сообщением с передовой:
— Корпус Франсуа бежит.
— Опять? — взревел Людендорф.
— Опять... на станции в Монтове его солдаты штурмуют вагоны поезда, чтобы удрать поскорее до Остероде.
Стекло монокля выпало из глазницы Людендорфа и качалось поверх мундира, как маятник, задевая орден «Пур ле Мерит». Мучительная тишина нависла над столом, как пороховой дым над развороченными траншеями русских. Людендорф спросил:
— Где вторая дивизия?
— Остановлена русскими возле Гросс-Таурзее.
— А где бригада генерала Мюльмана?
— Задержана к востоку от Хенрихсдорфа...
«Притвиц, Притвиц... неужели Притвиц был прав?» Пожалуй, один только Гинденбург не терял хладнокровия, почти равнодушный, он продолжал насыщение желудка.
— С русскими всегда так, — ворчал он, тщательно пережевывая пищу. — За один день с ними никогда не справиться. Они умеют наступать даже в том случае, если им оторвать ноги. Но мы, слава
