— Как всегда, — невнятно сказал он. — Теплый бриз. Цветочки благоухают перед домом. Душновато, правда, но…
Шутка не удалась ему на этот раз. Снаружи было тридцать градусов ниже нуля, вдобавок пуржило, судя по отчаянным взвизгам и всхлипам там, за бревенчатой стеной.
Некоторое время все сидели в молчании, занимаясь каждый своим делом.
Диковинная мысль вдруг мелькнула, будто быстрая птица, шумя крыльями, пронеслась перед глазами, и Гальченко засмеялся.
Товарищи с удивлением посмотрели на него.
— Ты что?
— Да вот вообразил, что Галушка раз в жизни по ошибке правду сказал. Нет, не цветочки, конечно, и не бриз. Откуда у нас бриз? Подумал: распахну сейчас настежь дверь, а за ней — город, ярко освещенный, огни в домах и фонари над площадями и улицами! А мы с вами — на окраине, на высоком берегу, весь город отсюда как на ладони!
— И затемнения нет? — недоверчиво спросил Калиновский.
— И затемнения нет. Большущий, понимаете ли, город, воздвигнутый уже после войны, после нашей победы над Гитлером!
— После победы?
— Да. И разросся очень быстро, глазом не успели моргнуть. Частично вытянулся вдоль губы, а частично за отсутствием места в тундру ушел.
— Какой губы? Нашей?
— Ага!
— А зачем город здесь?
— Ну как же! Он при порте. Решено после войны построить порт в Потаенной. Тоже, конечно, огромный. Океанский. Важнейший перевалочный пункт Северного морского пути. Побольше, наверное, Игарки и Тикси.
Его выслушали серьезно, однако без особого энтузиазма.
— Придумывать ты у нас горазд, — сказал мичман Конопицын и, встав из-за стола, направился в свою выгородку.
Так буднично началось это, абсолютно буднично!
Впрочем, Гальченко и сам вначале не придал значения своей выдумке. Поболтал о каких-то пустяках с Галушкой и Калиновским и тоже мирно отошел ко сну.
Однако мысль о городе появилась и на следующий вечер, причем с еще большей отчетливостью и силой.
Гальченко стоял на ступеньках дома, прижимая к груди связку мороженой рыбы. Собаки с лаем прыгали и бегали у его ног. Он поспешил раздать положенные им порции.
По-прежнему мело. Внезапно ветер дунул в лицо, сыпануло снежной пылью в глаза. Он зажмурился.
И опять давешняя иллюзия возникла: вот сейчас откроет глаза и увидит огни вдали, мириады огней, новый, заполярный город и порт, раскинувшиеся по берегам Потаенной во всей своей силе и красе!
Некоторое время Гальченко стоял неподвижно, не раскрывая глаз, стараясь продлить эту странную, захватывающую игру.
Так, зажмурившись, он и вернулся в дом.
— Ты что? — обеспокоенно спросил Тюрин. — В глаз попало?
— Нет, ничего. Это я так. Хочу удержать перед глазами одно видение…
И он рассказал о городе и порте в губе Потаенной.
Тюрин, как вы уже знаете, был человек обстоятельный, не по возрасту солидный и на редкость немногословный. Гальченко ожидал, что, услышав о городе, он пренебрежительно шевельнет плечами и отвернется. Но Тюрин не сделал этого. Некоторое время он молчал, размышляя, потом неожиданно улыбнулся — улыбка была у него детская, простодушная, открывавшая верхние десны.
— А что! Интересно, Валентин! Вроде как в сказке волшебной! Зажмурясь, перешагни порог, открой глаза — и вот он перед тобой, город, празднично иллюминован и освещен!
За ужином потолковали еще на эту тему при недоверчиво-выжидательном молчании остальных сотрапезников.
Конечно, безудержный полет фантазии — это свойство возраста, а Гальченко был самым младшим в команде. Но ведь и Конопицын, и Тюрин, и Калиновский, и Галушка были людьми молодыми, не старше двадцати восьми лет. Только Тимохину было тридцать.
Кроме того, как вы понимаете, азарт выдумки — дело заразительное. И он начал мало-помалу захватывать остальных обитателей Потаенной.
— А что ты думаешь, неплохой бы порт мог получиться, — сказал на следующий вечер Галушка. — Тут как раз материк клином в море вдается. Удобно! И залив для стоянки кораблей имеется. Место вполне подходящее для порта, с какой стороны ни взять!
— Чего мудреного-то? — подал голос Конопицын. — Главное, первый дом воздвигнуть! Где один дом есть, там уже второй и третий пристроят к нему. Глядишь, через год — поселок, а еще через пяток лет — и город!
Не забывайте, что связисты Потаенной были советские люди, иначе говоря, по сути своей созидатели и преобразователи. Мироощущение их формировалось в тридцатые годы, когда все окрашивала романтика этого созидания и преобразования. Через безводные степи прокладывали каналы. Спрямляли русла рек. Напористо продвигались все дальше и дальше на Север, обживая не только тайгу, но и тундру. Да что там перечислять! Тридцатые годы — этим все сказано!
И, заметьте, связисты Потаенной, как все советские люди, привыкли к тому, что задуманное ими неизменно сбывается.
— А пройдут ли океанские корабли узкость между косой и тундровым берегом? — сказал Тюрин, покачивая головой. — Подумали вы об этом? То-то и оно! Пролив, выходит, надо расширять!
— А что! И расширим! — быстро сказал Гальченко. — И дно на подходах углубим, если надо. Как с Финском заливе между Ленинградом и Кронштадтом!
Поощрительно хлопнув его по плечу, Галушка закричал:
— Правильно! Углубим! Крути картину дальше, Валентин!
Но теперь ее «крутили» уже сообща…
Спешу оговориться: за исключением Тимохина.
Он, по словам Гальченко, демонстративно не принимал участия в разговорах о новом городе. То, о чем толкуют за столом, видно по всему, не интересовало его. Лишь изредка он вскидывал на Гальченко глаза и опускал их, пряча усмешку. Понимаете? Чем бы, мол, дитя ни тешилось… Хорошо еще, что проделывал все это молча, не встревая в разговор со своими придирками.
То ли Галушка, то ли Калиновский однажды затеяли за столом спор о полезных ископаемых вблизи будущего города в Потаенной.
Заметьте, связисты ничего не знали об этой меди, залежи которой когда-то разрабатывал Абабков.
Но никто не сомневался в том, что в окрестностях будущего города в Потаенной полагается быть полезным ископаемым.
— Я так думаю, золото, — предположил Галушка. — Почему бы и не быть здесь золоту, а?
— Вот именно! Почему бы и не быть? — подхватил Калиновский. — Тогда, по мне, уж лучше никель! Для целей обороны никель важнее.
Что касается Гальченко, то он стоял за нефть, и это было, по-видимому, наиболее реально, как я теперь понимаю.
У него эта мысль возникла, как вы догадываетесь, потому, что неподалеку от его родного города перед войной открыта была украинская нефть. Но Галушка немедленно же ввязался с ними в спор — он вообще был ужасный спорщик.
— Почему ты говоришь — нефть? Заладил: нефть, нефть! Нет, я считаю — уголь! За Полярным
