– И ты на нее не похожа.
– Не похожа, нет.
Я не похожа на мусика ни в одной черте, какое счастье!
– Когда ты пришла сюда… Я сразу понял, что это ты. Потому что ты – вылитый он.
– Отец?
–Да.
– У меня нет ни одной его фотографии. Хотя я живу в его квартире.
– Я знаю.
– Зато я не знаю вас.
– Я все расскажу тебе… Позже. Я все объясню. И ты объяснишь мне, как попала сюда. И почему. А теперь скажи… Просто скажи. Ты ведь угнала эту тачку?
Шершавый язык Домино касается моего уха, и в самой сердцевине ушной раковины набухает жемчужина, ощутимо пахнущая изюмом: «мау!» – давай, лапуля, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
– Она мне очень понравилась. Очень. Я не смогла устоять. Такое бывает?
– Ты еще больше похожа на отца, чем я думал… Та штука… Та связка, которую ты положила в карман… Когда-то она принадлежала ему. Твоему отцу. Он сам выточил каждый ключ на ней. Он был талантливый…
– Фартовый? – переспрашиваю я. Осмысление приходит даже раньше, чем я думала.
– Фартовый – самое верное слово, Ёлка. Меня, кстати, зовут Борис Иванович. Но можешь звать меня старина Боб.
– Так звал вас отец?
– Да.
– А машина? Что будет с ней?
– Мне кажется, ты заслуживаешь такой ласточки, – улыбается старина Боб.
– Такого красавца, – уточняю я.
…Мы отлично ладим со стариной Бобом, но в гости ко мне, на Петроградку, его и калачом не заманишь. Слишком много печальных воспоминаний, говорит он. Он бы и рад приехать, познакомиться с легендарным, нежно-абрикосовым котом, но слишком много печальных воспоминаний. Мне кажется, он просто боится Домино, ведь Домино – личность почти мифологическая. Такая же мифологическая, как и мой отец.
Чего боится старина Боб?
Того же, чего боюсь я в отношении отца.
Что они оба – и кот, и умерший человек – могут хоть в чем-то не соответствовать мифу.
Я люблю байки старины Боба об отце. В них отец предстает лучшим автомобильным вором всего Северо-Запада и примкнувшей к нему Скандинавии. И – возможно – Польши и Чехии. И – возможно – Германии и Бенилюкса. Сказать об отце, что он был просто автомобильным вором, пусть и лучшим, – значит не сказать ничего. Он был зачарованным автомобильным вором – ни одной тачки он не угнал без любви. Без мгновенно вспыхнувшей и почти неконтролируемой страсти. Отец видел объекты вожделения насквозь, до самого последнего болта, – так же, как вижу их я. «Видеть насквозь» – наша семейная черта. Фамильная. «Видеть насквозь» – означает видеть слабые места, которые, по мнению дурачков-хозяев, являются самыми сильными. Одного взгляда на машину отцу было достаточно, чтобы понять, что за сигнализация на ней стоит и как ее вывести из строя.
Достаточно и мне.
Что-то было и в самом отце – это что-то позволяло ему уводить железных коняшек чуть ли не из стойла. Из-под носа дурачков-хозяев. И дурачки догадывались о постигшем их несчастье последними.
Есть это «что-то» и во мне.
Отцу нравились только самые лучшие и почти недоступные тачки. Эпопеи с «Мерседесом» одного генерального консула и «Ягуаром» одного очень крупного чиновника из правительства города особенно впечатляют.
Сколько машин мой отец лишил невинности, прежде чем погиб?
Сотню, не меньше.
Мне до этого результата еще далеко.
О гибели отца, случившейся восемь лет назад, старина Боб рассказывает с неизменным выражением досады на лице. Мол-де в последние годы (особенно после того, как он узнал, что у него – где-то там, вне поля его видимости, – растет дочь) с отцом начали происходить странные вещи. Он был готов бросить свое ремесло, говорит старина Боб, перестал считать его достойным и даже выражался в том духе, что оно аморально.
– А вы? – спрашиваю я. – Что вы ему отвечали?
– Что оно не более аморально, чем любое искусство. Искусство и должно быть вне морали, иначе оно не сможет задеть человека так сильно. Удивить. Поразить в самое сердце. Задеть никогда не звучавшие струны души.
Даже Домино с его нежно-абрикосовой философией не выразился бы сильнее.
Я полностью солидарна со стариной Бобом.
– Он не пытался меня найти? – спрашиваю я. – Поговорить со мной?
– Твоя мать – она не хотела этого. Грозила ему всеми карами – земными и небесными. Но деньги брала исправно. Надеюсь, у тебя было обеспеченное детство.
– У меня было отвратительное детство. Лучше о нем не вспоминать. Жаль, что он не нашел меня, не поговорил со мной.
Он сомневался. Стыдился себя. Стыдился того, чем занимается. – К выражению досады на лице старины Боба примешивается недоумение. – Что он мог рассказать тебе?
– Всё.
Отец погиб, уходя от столкновения с каким-то мелким животным – то ли хорьком, то ли кошкой, то ли мангустом суриката. Вернее, это я думаю о мангусте суриката; не слишком подкованный в зоологии старина Боб выражается проще – «суслик».
Я думаю о мангусте суриката. А о том, кем могла оказаться кошка…
Мысли о том, кем могла оказаться кошка, я гоню прочь.
Скорее всего, это была обыкновенная уличная кошка, кто еще? Лысые коты не приспособлены к рысканью по подворотням.
Отец уходил от столкновения, неудачно вывернул руль и на бешеной скорости врезался в фонарный столб. Смерть была мгновенной. Неудачно вывернул руль – так выражается старина Боб. Я, со своей стороны, предполагаю, что для уставшего любить и такого одинокого отца поворот руля был как раз удачным.
Эти мои догадки никогда не были озвучены.
– У него остался приличный капиталец. Кругленькая сумма, – говорит старина Боб. – Конечно же, она по праву принадлежит тебе.
Кругленькая сумма не слишком волнует меня.
Я и сама в состоянии сколотить кругленькую сумму. Теперь, когда я работаю на старину Боба. Он купил мне права (у Боба все схвачено) – и я со спокойной совестью угоняю тачки, как когда-то делал мой отец. Не все, а только те, в которые влюбляюсь с первого взгляда. Также, как он. Старина Боб считает, что я в каких-то вещах даже превзошла отца, а по дерзости и отчаянности – уж точно. Я пригоняю тачки в тихую заводь «Красных рыбок», и они перекочевывают в руки акулы-молота Виталика и его парней. Виталик и его парни – большие умельцы, способные в неправдоподобно короткие сроки сделать из одной тачки совсем другую. Широко разветвленная организация старины Боба, а также вопросы сбыта тачек мало волнуют меня. Мне вполне хватает самого Боба. За глаза и за уши.
Я почти не вспоминаю о своей прошлой жизни и почти не общаюсь с мусиком, и отец здесь ни причем. Я не злюсь на нее (мусик не была бы мусиком, если бы поступила иначе), но и в кафе с ней больше не сижу. От слабоалкогольных коктейлей пришлось отказаться: я почти все время за рулем.
