И кто-то присел передо мной на колени.
– Ты жива? С тобой все в порядке?
Боже мой, это был Дан – без плаща, в перепачканном землей пиджаке, с измазанным грязью лицом, но живой…
– Что он с тобой сделал?
Я рухнула ему на руки, прижала к себе его пахнущую землей голову и разрыдалась.
– Ну, успокойся, успокойся, родная моя, все позади, все позади, ты слышишь?..
Но я не хотела ничего слышать, я все крепче и крепче прижималась к нему, так страшно отнятому и так счастливо обретенному; а потом отстранилась, чтобы смотреть и смотреть на его милое, внезапно осунувшееся и такое родное лицо. Я убрала примерзший кусочек грязи с его скулы, а потом начала покрывать безостановочными поцелуями и эту скулу, и взъерошенные брови, и холодные щеки. А он все шептал и шептал сбивчиво:
'Ну, успокойся, успокойся, родная моя…'
Я прижалась к рукаву его пиджака и вдруг почувствовала солоноватый привкус крови:
– Боже мой, Дан, ты ранен?
– Пустяки, думаю, он задел меня в последний момент… Думаю, ничего страшного. Реакция отменная, нужно сказать. Но я, пожалуй, преподнес ему неприятный сюрприз.
– А те, кто увел тебя?..
Дан крепко сжал мои плечи и попытался улыбнуться:
– Дурацкое положение… Но, когда копаешь себе могилу, у тебя остается не очень-то большой выбор.
Я вспомнила лопату, судорожно вздохнула и еще крепче прижалась к Дану.
– Но их же было трое…
– Видишь ли… – Дан попытался улыбнуться, – я не ввел их в курс дела… Не успел. Я ведь служил в развед-роте, в Афгане. И даже успел выучить пушту. Но этим никто не интересовался, прежде чем тыкать мне оружие под ребра…
– Ты не говорил мне.
– Но ведь и ты ничего не сказала. А я должен быть готов к тому, что моя девушка криминальная штучка. Ты ведь моя девушка?
– Прости, прости меня… Прости меня за все, это я втравила тебя во все это. Уезжай, я останусь здесь, нужно вызвать кого-нибудь, я устала, устала… Должен же быть конец всему этому кошмару…
– Ну вот что, – он крепко сжал ладонями мое мокрое лицо, – запомни, и чтобы мы больше никогда к этому не возвращались: я никогда тебя не оставлю. Я ведь уже говорил тебе, что в нашем роду мужчины всегда следуют за любимыми женщинами, даже если это грозит им бедой? Ведь, говор ил?
– Да, да…
– А сейчас нам нужно убираться отсюда, и как можно скорее.
– Куда?
– В Москву. Нам незачем светиться в поселке. Там, правда, почти никого нет, только сторож… Он охраняет дачи. Но когда их найдут… Они обязательно вытащат тех, кто в эти дни был в поселке… Сейчас я отгоню их машину, а ты никуда больше не выходи. И с этой минуты будешь передвигаться только под моей охраной. Я похож на верного паладина? – Он все-таки заставил меня улыбнуться, несмотря на весь трагизм ситуации.
– Копия.
– Вот и отлично. Я не хочу тебя потерять, слышишь?..
Он оставил меня, обогнул джип и склонился над телом Шинкарева – я видела это сквозь лобовое стекло: вся грудь Александра Анатольевича взмокла от крови.
Я попыталась выйти из машины.
– Не нужно, – крикнул Дан, на секунду оторвавшись от своего мертвого врага. – Я сам все сделаю…
– У него бумаги, их нельзя оставлять… Дан обшарил тело Александра Анатольевича, поднял голову и развел руками:
– У него ничего нет, только бумажник… Посмотри возле машины.
Пока Дан усаживал мертвого Шиикарева в неповоротливый джип, я обшарила каждый сантиметр грязного железобетонного покрытия. И наконец нашла то, что искала, – смятые, изуродованные, затоптанные в жижу кассета, письмо, сумочка и разлохматившийся томик Юнны Мориц. Фотография лежала между страниц, там начиналось мое любимое стихотворение “За невлюбленными людьми любовь идет, как привиденье…”. А на старой фотографии Шинкарев все еще был жив и был жив убитый мною Сирии…
Дан, стараясь не задеть нашу машину, аккуратно развернул джип и направил его в сторону леса.
Я не могла, не могла оставаться одна – и пошла сквозь чащу по следам протекторов.
Через несколько минут деревья расступились, и я увидела небольшую, незаметную со стороны дороги поляну. На ней лежали залитые кровью тела тех, троих. Но не это поразило меня – я не отрываясь смотрела на зловещий черный квадрат земли – эта могила была приготовлена для Дана.
Ноги больше не держали меня – пришлось привалиться к стволу дерева. Дан загнал джип на поляну и несколько минут возился в машине – видимо, вытирал отпечатки, совсем уже отстраненно подумала я и испугалась этой своей отстраненности. Повалил тяжелый липкий снег. Дан выскочил из машины и направился ко мне.
– Дан, – слабо позвала я. – Дан, я не могу подняться…
– Ну зачем ты вышла? Не нужно тебе смотреть.
– Я не могу… Не могу больше оставаться одна… Он подхватил меня на руки и понес к машине. Я обняла его за шею и закрыла глаза.
…Дан гнал машину к Москве.
Прошло не так много времени с тех пор, как мы оставили трупы шинкаревской команды на опушке леса, но, это казалось таким далеким, занесенным снегом, как будто произошло с нами в каких-то других жизнях.
Все вокруг изменилось. Это был враждебный мир, в котором нас наверняка будут искать, хотя Дан и пытался успокоить меня, говоря, что в такой глуши снег заметет следы профессиональнее самого опытного преступника. Если повезет – их могут найти только через несколько дней. Но даже это сейчас было неважным… Пролитая песья кровь связала нас крепче самых страстных ночей любви, которых еще не было. Это был почти смертельный союз, и я знала теперь, что пойду за этим человеком куда угодно.
Здесь, в машине, я рассказала ему все – все, с самого начала. То, что давно считалось забытым, навеки похороненным в недрах израненной памяти, вдруг вспыхнуло так ярко, как будто произошло только вчера… Порнозаказ, который я бездумно согласилась выполнить, сломанные уши Александра Анатольевича в центре зала на “Новокузнецкой”, приезд в Москву и смерть Нимотси, приезд в Москву и смерть Веньки, никогда не виденная мною смерть ее сестры… Нелепая смерть Фарика и Алены, утонувший в болотах джип – “почти такой же, как у тебя, и я даже умею его водить…”. Случайная встреча с Власом в питерском кафе, одна на миллион, почти роковая. Фотография Грека на обшарпанных обоях, смерть Сирина и последовавшая за ним смерть Власа. И снова Москва… Чужим безжизненным голосом я рассказала Дану о том, как спаслась в тот день, когда убили Веньку и Нимотси, как уехала к Леве и как его друг сделал мне пластическую операцию. И та, которую посчитали умершей, снова ожила.
И решила мстить. Тогда она еще не знала, что все те, кто так или иначе соприкасаются с ней, должны погибнуть. А даже если бы знала – что бы это изменило?
И снег на лице мертвого Володьки Туманова – это тоже я… Попытка неудачного шантажа – это тоже я.
Дан съехал на обочину, бросил руль и несколько минут потрясенно молчал. А потом прижал меня к себе.
– Я поверить не могу, что все это случилось с тобой!
